Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

На этот вопрос Дубицкая отвечает, анализируя по методике Хофстеде собранные ей уже в нулевых годах материалы обследования коллектива крупной компании «Росэнергосеть». Согласно им, Россия попадает в группу стран, где идеал организации – «хорошо смазанная машина». Вместе с нами эту группу составляют Германия, Австрия, Финляндия, Израиль… Для них характерен высокий уровень избегания неопределенности и малая либо средняя дистанция власти. «Плоские» организации, где все решается в ходе горизонтальных переговоров (англосаксонский вариант), здесь не в чести, преобладающий организационный тип – бюрократия. В таких странах ценятся профессионалы, например, новые работники в организации могут сразу получить высокий статус благодаря уникальным умениям. Правила технологии прописаны и выдерживаются жестко, правила взаимоотношений между людьми – расплывчаты и конвенциональны (у англосаксов все держится на неписаном, «латентном» праве). Ключевая часть организации – производство (а не сервис и службы поддержки, как в англосаксонской модели). В общем, потенциал развития у нашей организационной культуры есть, и немалый – достаточно посмотреть на наших соседей по группе. Однако для раскрытия этого потенциала следует опираться не на американские, а на немецкие или финские образцы «хорошо смазанной машины». И прежде всего снизить все еще значительную дистанцию власти! А этого не добиться без роста независимости и самостоятельности работников. Чего, в свою очередь, нельзя ждать от жителей бедной и трудоизбыточной страны. Итак, «экономическое развитие, подобное взрыву, которое сделает состоятельными людьми большинство работающего населения, – вот единственное, что может реально повлиять на нашу культуру». Осталось понять, как его добиться без «американских» рецептов, которые упорно пытаются насаждать все новые поколения «эффективных менеджеров», строящих у нас «капитализм под копирку».

Александр Аузан

Переучреждение государства: общественный договор

М.: Европа, 2006

Тема общественного договора, гласного или нет, обсуждается философами уже третье столетие. В наше время к этому термину часто прибегают, желая объяснить, почему общество не протестует против таких действий властей, которые по каким-то причинам возмущают журналистов или оппозиционеров. Стандартное объяснение таково: «общественный договор» власти не нарушают, поэтому общество их не замечает. И наоборот, решительные выступления населения против властей, если они происходят, объясняют порой не только происками иностранной агентуры, но и возмущенной реакцией людей на нарушение властями «общественного договора». Что же это за договор такой, кто его заключает, по какому поводу, как и почему он работает, как можно его усовершенствовать в благих целях всеобщего процветания? Ведущий теоретик «общественного договора» в России, экономист Александр Аузан давно развивает эту тему применительно к нашей стране. Рассуждая о «переучреждении государства», он предлагает не революционные, а именно договорные пути решения очевидных проблем нашей экономики.

Но сначала – о самом общественном договоре. По сути, это правила, о которых неформальным образом договариваются государство и общество в ситуации, когда формальных законов недостаточно для того, чтобы жизнь становилась лучше. Сами законы, несогласованные с обществом или отдельными важными социальными группами, как легко заметить, сплошь и рядом не выполняются, а игнорируются, причем даже в самых жестко авторитарных системах. Если законы создает только власть, то и добиваться их выполнения власти приходится силой – а она всегда в дефиците! Поэтому многие правила, создаваемые властью, являются правилами только с виду. Если же они все-таки выполняются, то за этим обычно стоит широкое общественное согласие, что такое правило действительно необходимо. Власть в таком случае просто оформляет уже сложившееся в обществе правило, санкционирует его. Кстати, не всегда реально действующие правила санкционируются властью – иногда она просто закрывает на них глаза, и общество придерживается этих правил самостоятельно. Такие правила зачастую еще более действенны, чем формальные законы, ибо за их выполнением следит не специальный аппарат насилия, а все общество!

К сожалению, в сложном, многослойном, гетерогенном обществе (а это явно наш случай) неформальные договоренности обычно действуют внутри сообществ, но за их пределы выйти не могут. Ведь у других сообществ – свои проблемы, свои интересы, а значит, и свои правила. Поэтому сами по себе неформальные правила обычно не могут закрепиться как общенациональные, они действуют только локально. Кроме того, в современном обществе поколенческие сдвиги часто приводят к тому, что прежние неформальные правила перестают приниматься новыми гражданами. Яркий пример – 1968 г., продемонстрировавший, что послевоенный социальный порядок больше не устраивает молодых европейцев и американцев и они готовы бороться за его изменение. Таким образом, проблема пересмотра прежних правил и формирования новых носит общемировой и постоянный характер – нельзя рассчитывать, что правила хоть когда-нибудь и где-нибудь будут столь разумны, что всегда будут устраивать всех. Наоборот, всегда будут такие зоны жизни, где пока еще нет правил, и такие, где правила уже не работают и нуждаются в изменении.

Важен и вопрос о составе участников социального договора: это отнюдь не только сами граждане, но и различные группы интересов, и государство, и криминал – исключить их из состава договаривающихся можно, но тогда вероятность выполнения правил резко снизится. Существуют социальные контракты разных уровней, и государство востребовано не на всех из них. Оно необходимо там, где долговременное поддержание принятых правил требует внушительных расходов и силовой поддержки. Криминал как альтернативная система силовой защиты менее устойчив и эффективен, в общенациональном масштабе он всегда проигрывает власти. Спрос на власть как участника социального контракта подпитывает капитализм, ибо он требует «постоянных контактов не только внутри одного сообщества, но и между разными сообществами». И чем больше неоднородность страны, «тем более необходимы формальные правила, понятные всем». Иными словами, законы и обычаи, чье исполнение гарантируется государством.

Современная российская специфика состоит в том, что наш социальный контракт не горизонтальный, как на Западе, а вертикальный. «При горизонтальном контракте существует неотчуждаемость некоторых прав и власть не может лишить гражданина прав принятия решений. Если базовые права… отданы на откуп государству, имеет место вертикальный контракт». Переход вертикального контракта в горизонтальный вполне возможен. Обычно это происходит, когда вся крупная собственность уже поделена и власть имущие оказываются заинтересованы не в рейдерстве, а в сохранении награбленного. То есть возникает запрос на такую перестройку системы правил, которая гарантирует неотчуждаемость прав собственности. Что-то подобное происходило в России в начале 2000-х годов, когда олигархи во главе с Михаилом Ходорковским готовили проект превращения президентской республики в парламентскую (она лучше подходила для защиты их активов). Заговор не удался, Ходорковский сел в тюрьму, а его компания «ЮКОС» перешла в собственность государства. В том конкретном случае «вертикальный контракт регенерировал», прежним олигархам пришлось потесниться, а новые элитные группы увлеченно занялись переделом собственности. Проблема в том, что вертикальный