Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

не существует ни малейшего свидетельства в поддержку мнения о том, что он был сторонником войны с Крымом. Что касается Адашева, то он, как мы увидим, деятельно работал над осуществлением планов царя относительно Ливонии. Ни из чего не видно также, чтобы Иван разрывался между двумя указанными направлениями внешней политики или, по крайней мере, выказывал нежелание воевать с Крымом. Напротив, в прямом противоречии с Курбским, царь в своем послании к последнему выговаривает, что «изменники» как раз мешали ему быстрее покончить с басурманами — «бесерменство на христианство наводили». Кому верить? Полагаю, что разумнее ограничиться очевидным выводом, что вопрос «Ливония или Крым» не стоял как дилемма, в ущерб одному из своих составляющих: одно не исключало другого. Недаром после казанского похода митрополит Макарий, приветствуя царя, вспомянул, как Бог пособил святому князю Александру Невскому латын победить.

Гораздо важнее оценить стратегический шаг Ивана, решившего начать войну с Ливонским орденом, не покончив с Крымом, то есть фактически обрекшего Московское государство вести войну на два фронта. Многие историки сильно порицали его за это. «Царь Иван имел тогда возможность уничтожить Девлет-Гирея, — пишет Костомаров, — но только раздражил его и приготовил себе со стороны врага мщение на будущее время. Самая удобная минута к покорению Крыма была пропущена». Сторонники этой точки зрения считают, что в середине XVI века для удержания Крыма под властью России представлялось больше возможностей, чем впоследствии, потому что, помимо ослабления военной мощи орды из-за засухи и мора, значительная часть тогдашнего населения полуострова состояла еще из христиан, которые, естественно, должны были желать победы Москве. В противоположность такому взгляду, другие историки утверждают обратное, а именно что военная история русского государства показала чисто техническую невозможность овладеть Крымом на протяжении XVI, XVII и первой половины XVIII веков, вплоть до царствования Екатерины II, и, следовательно, Иван был прав, не ввязавшись в эту авантюру, которая только понапрасну истощила бы народные силы.

Следует заметить, что те и другие аргументы взяты целиком из области домыслов. Спору нет, что походы князя Голицына в Крым в конце XVII века закончились позорным провалом. Я согласен и с тем, что провал этих походов очень многое говорит нам о состоянии России и Крыма во времена правления царевны Софьи. Но поражение Голицына ничего не может сообщить о военных возможностях России во время царствования Ивана Грозного. Князь Олег, как известно, прибил свой щит на вратах Царьграда, между тем как Румянцеву, Суворову и Скобелеву так и не удалось этого сделать. С другой стороны, странно думать, что засуха, так тяжело отразившаяся на боеспособности орды, пощадила бы русское войско, вторгнувшееся в Крым. Снабдить всем необходимым пятитысячный отряд Адашева было, положим, нетрудно; но возможно ли было сделать это в отношении целой армии? И кто может поручиться, что султан остался бы равнодушным наблюдателем гибели Крымского ханства? А обещание Ивану помощи со стороны крымских христиан, произнесенное спустя несколько столетий, звучит не очень убедительно. По крайней мере, в распоряжении царя не имелось никаких свидетельств волнений среди христианского населения Крыма.

Мне кажется, что понять, допустил ли Иван ошибку по отношению к Крыму, можно только исходя из реальных событий Ливонской войны. Если говорить о том, какое место занимал Крым в военных планах царя, то, безусловно, Грозный отводил южному фронту второстепенное место. Вероятно, он недооценил (и как знать, не под влиянием ли картины, так живо нарисованной Курбским и другими сторонниками покорения Крыма!) боеспособность орды; в дальнейшем он пытался при помощи хана удержать Речь Посполитую от помощи Ливонии, но потерпел в этом неудачу. Все это в данном случае действительно можно рассматривать как серьезные политические ошибки. Но ведь, начиная войну с Ливонией, Иван не мог предвидеть ни ее затяжного характера, ни тех усилий и средств, которых она потребует. Только потом, именно на основе опыта Ливонской войны, русским государственным деятелям стало понятно, что борьба за Прибалтику означает войну с Европой. Однако выяснилось и другое: Россия может вести войну на два фронта!

Мне могут возразить, что как Ливонская война Ивана Грозного, так и Северная война Петра 1 ознаменовались тяжелыми поражениями на юге. Это действительно так. Но в первом случае надо заметить, что поражение не было предопределено самим стратегическим замыслом одновременного ведения войны на северо-западе и на юге. Конечно, сожжение ханом Москвы в 1571 году — одна из самых печальных страниц не только Ливонской войны, но и всей российской истории. И тем не менее русское войско имело тогда возможность не допустить катастрофу, и эту упущенную возможность оно блестяще наверстало год спустя на берегах Лопасни, наголову разгромив хана. Далее мы увидим, что, обращаясь попеременно лицом то к Ливонии, то к Крыму, Московское государство сумело овладеть Ливонией, положить конец существованию Ливонского ордена и имело все шансы успешно закончить многолетнюю войну за Прибалтику. И если, тем не менее, эта война закончилась неудачей, то причины поражения заключались вовсе не в том, что в тылу у Москвы кочевала недобитая вовремя крымская орда. Следовательно, начиная войну с Ливонией, Иван не совершил непроправимую и непростительную ошибку тем, что не послал Курбского и других рубак в Крым «уничтожить врагов своих старовечных».

Глава 8. НАЧАЛО ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ

Пускай не мешкают: Аттила ждать устал.

Корнель. Аттила

Начиная Ливонскую войну, Москва тем самым как бы принимала политическое наследство Новгорода и Пскова, заканчивала дело Александра Невского. Я уже имел случай отметить исключительную важность для людей XVI века понятий исторического права, традиций, преемственности. Ливония для Грозного была ни чем иным, как прародительской вотчиной, ибо в XII—XIII веках в Юрьеве (Дерпте) и некоторых других ливонских городах сидели русские князья, Рюриковичи. С этой точки зрения Ливонский орден был всего лишь узурпатором, похитителем древнего русского достояния.

В данном случае, как видим, историческая преемственность прослеживалась на субъективном уровне, то есть была следствием сознательной установки. Никаких объективно-исторических причин добиваться прибалтийских земель у России во времена Грозного не было. Во-первых, потому, что «брега Невы» — предмет мечтаний Петра I — были еще русскими берегами и, следовательно, выход к Балтийскому морю у России имелся. Во-вторых, потому, что Иван Грозный отнюдь не придавал войне за море того цивилизаторского значения, которое имел в виду Петр. Речь шла, повторяю, только о возвращении утраченной вотчины под государеву руку или (при замене политических понятий религиозными) о торжестве православия над «латынством». Морская торговля обслуживала тогда не народные и даже не столько государственные, сколько государские потребности и нужды. Лекари и лекарства для