Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Адашев и Висковатый приняли это за уловку:

— Или вы считаете нас детьми? Вы знаете хорошо все дело и должны уверить нас, что заплатите все сполна…

Другой вопрос касался православных церквей в Ливонии. Во время Реформации местные фанатики-лютеране разрушили в Ревеле, Дерпте и Риге все русские храмы, построенные купцами из Новгорода и Пскова. Бояре передали ливонским послам слова Ивана: «Я не Папа и не император, которые не умеют защитить своих храмов!» В общем, московское правительство поставило на вид ливонцам все, к чему можно было придраться. Договорились продлить перемирие еще на пять лет, на условиях, что дерптский епископ за три года соберет всю прошлую дань и впредь будет выплачивать ее каждый год; если не сможет или не захочет — магистр и все остальные епископы внесут дань за него. Русским купцам позволялось торговать беспошлинно в прибалтийских городах. Ливонцы обязались восстановить православные церкви, не препятствовать проезду в Россию иностранцев и не сноситься с польским королем. Послы сделали единственную оговорку, что договор вступит в силу только после его ратификации орденским магистром, архиепископом Рижским и епископом Дерптским. Однако в целом их поведение трудно объяснимо, они как будто и в самом деле ошалели от московских притязаний. В результате был создан важный прецедент для дальнейшего давления на Ливонию со стороны Москвы. Адашев и Висковатый одержали крупную дипломатическую победу.

***

Ливония была беззащитна. Ливонский историк Руссов описывает общество того времени изнеженным и растленным (правда, надо учитывать, что это взгляд протестанта-пуританина, для которого даже танцы и прочие невинные увеселения суть дьявольские игрища). Между рыцарями и коренным населением, бессильным и забитым, питавшим неистребимую ненависть к чужеземцам-господам, пролегала огромная пропасть. На протяжении веков, кажется, не бывало случая, чтобы немец женился на эстонке или латышке (имеются в виду бюргеры, ибо рыцари соблюдали обет безбрачия, по крайней мере формально). Благодаря господству ордена ливонское общество строилось на военно-сословных, а не гражданских отношениях. Между тем сам орден находился в состоянии глубокого упадка. Религиозный энтузиазм меченосцев давно угас. Вот уже больше полутораста лет не было и речи о проповеди веры посредством священного меча. Рыцари вынимали меч из ножен только на турнире или в пьяной драке. Высшее духовенство — сплошь уроженцы Германии — имело мало привязанности к краю и смотрело на свои должности как на временную обязанность. И монашествующие рыцари, и прелаты не находили нужным сохранять хотя бы видимость былого благочестия и в открытую вели вполне светскую жизнь. Тяготясь обетом безбрачия, они жили с любовницами, обрюхатив которых выдавали их впоследствии за какого-нибудь бедняка: мельница или кусок земли были ценой сделки. Богатые мещане подражали дворянству; семейные узы слабели. Из-за множества внебрачных детей, которых любвеобильные папаши стремились обеспечить по мере сил или по степени любви к их матерям, терялась разница между законно- и незаконнорожденными, вследствие чего возникала невероятная путаница при наследовании имущества.

Если католицизм еще кое-как скреплял общество, то с проникновением в Ливонию Реформации оно затрещало по всем швам. Католицизм всеми ощущался как тяжелая узда, которую необходимо как можно скорее сбросить: бюргеры принимали лютеранство, чтобы не платить за церковные обряды, монахи уходили из монастырей в поисках мирских удовольствий. Дворянство еще сохраняло верность Риму, но, занятое только собой, проявляло мало интереса к тому, во что верят горожане. Простой народ, не искушенный в тонкостях церковных догматов, проявлял полное равнодушие к вере, которая накрепко связалась в его памяти с национальным порабощением. Как некогда предки эстонцев и латышей — эсты и ливы — толпами бросались в волны Двины, чтобы смыть с себя крещение, так теперь крестьяне покидали костел и шли в протестантскую кирку, где с них брали меньше денег и не требовали соблюдения постов и других церковных обрядов.

Протестантские пасторы в нравственном отношении мало чем отличались от католических патеров, точно так же содержали любовниц и шатались от замка к замку, где им устраивали пиры. Впрочем, прихожане и не требовали от них безупречного поведения. Если пастор не уступал гулякам в умении пить, то он немедленно приобретал славу превосходного проповедника. И поскольку пасторы предпочитали этот вид красноречия любому другому, находилось мало желающих регулярно посещать церковь. Религиозность выражалась главным образом в соблюдении христианских праздников, да и то своеобразным способом: горожане оставляли свою работу, ходили со двора во двор, пьянствовали и веселились; вдобавок к праздникам бурно отмечали крестины и свадьбы, стараясь перещеголять друг друга в пышности семейных торжеств. После Михайлова дня, в который крестьяне вносили арендную плату за землю, и до самого Рождества в замках наступала череда свадеб и пиров: рыцари испивали пиво такими чашами, в которых можно было «детей крестить». Тут же дрались, увечили и убивали друг друга, — без этого радость была не в радость, пир не в пир. В городах шел такой же разгул — Рождество, Крещение, Пасху отмечали шумным весельем. В ночь на Иванов день вся Ливония горела потешными огнями, зимой на святках праздновалась елка. Ливонские женщины вообще приобрели славу веселых и доступных потаскух (вспомним хотя бы Марту Скавронскую — императрицу Екатерину I, супругу нашего Петра). Для волокит всего света Ливония была землей обетованной.

Протестантизм, обновивший в других странах силы народов, в Ливонии, наоборот, способствовал распространению сибаритства и эпикурейства самого дурного пошиба. Веселая и роскошная жизнь требовала денег, и бароны все увеличивали и увеличивали поборы с крестьян. В то время как у рыцарей и горожан рекой разливалось пиво, бедная чухна в деревнях питалась толокном, а в неурожайные годы крестьяне грызли древесную кору и собирали в лесу коренья.

Внешняя веселость и хлебосольство ливонского общества имели обратной стороной зверскую жестокость. В XVIII—XIX веках в ливонских городах и замках было обнаружено множество скелетов людей, замурованных заживо, — эти погребения относятся главным образом к XVI столетию. В 1774 году в Риге, в церкви Святого Иакова, внутри церковной стены нашли сидячий скелет мужчины; подобный же скелет был найден в 1775 году на острове Эзеле, в Аренсбургском замке, — на маленьком столике рядом с заключенным стоял сосуд для питья и лежали окаменевшие крошки хлеба. В замках Гансальском, Вейсеншейнском, Асском обнаружили скелеты не только взрослых, но и детей. Наконец, в Рижском замке под землей была найдена целая яма с детскими костями, а под воротами святого Иакова вскрыли склеп, в котором оказался скелет с тяжелыми цепями на руках и ногах.

Ливонский орден, спаянный одними совместными попойками и построивший свое благополучие