Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

***

Возвратившихся из Москвы ливонских послов соотечественники встретили без оваций; особенно негодовали на них за тот пункт договора, по которому вся Ливония отвечала за невыплату дерптским епископом дани.

Между тем в самой Ливонии назревала междоусобица. Магистры ордена всегда стремились подчинить себе духовные власти. Наиболее трудно это было сделать в отношении архиепископов рижских, так как они обыкновенно являлись потомками владетельных домов или находились под покровительством соседних государей — шведских, датских, польских. В 1539 году рижским архиепископом стал Вильгельм, маркграф Бранденбургский, проявивший удивительную терпимость к распространению в Ливонии лютеранства. Под давлением магистра и горожан он в 1546 году, на Вольмарском сейме, обязался не назначать в коадъюторы немецких князей (коадъютор обыкновенно становился преемником архиепископа). Однако затем Вильгельм пригласил на эту должность Христиана, принца Мекленбургского, объяснив свое решение необходимостью заручиться поддержкой германских княжеств перед лицом московской опасности.

В ответ орденский магистр Фирстенберг собрал в Вейдене земский сейм, который объявил поступок архиепископа незаконным. Рижане и дерптский епископ приняли сторону ордена. Спор решился вооруженным путем. Архиепископ и коадъютор попали в плен к магистру. Но тут за них вступился Сигизмунд-Август, которому Вильгельм доводился племянником; кроме того, в Ливонии тогда убили польского посла Лонского. Польский король счел себя обязанным вмешаться в ливонские дела.

Тем временем в Дерпт приехал московский посол Терпигорев, чтобы получить от ливонцев ратифицированную копию злополучного договора. Он проявлял крайнее нетерпение и требовал от епископа и городского совета незамедлительно скрепить печатями подписанный их послами акт.

В совете поднялись споры и толки. Один из его членов, Яков Краббе, сказал:

— Господа! Если мы привесим печати к этому договору, то пойдем в неволю с нашими женами и детьми. А что нам делать? Либо согласиться и дань давать, либо землю нашу разорят и выжгут.

После этих слов всех охватило уныние. Бургомистр вяло промямлил, что тут и толковать не о чем: что постановили, то надо припечатать и исполнять. Но тут слово взял секретарь епископа, который заявил, что господину бургомистру приличнее рассуждать о льне и козлиных шкурах, нежели о таких сложных делах. Московский государь — тиран и может такую шутку пошутить с Ливонией, какую и предвидеть нельзя. Поэтому нужно привесить печати к договору, но сказать царю, что исполнить его невозможно без согласия императора. Царь — мужик и не поймет юридических тонкостей. Надо тянуть время, а там — как Бог даст.

Этот совет всем показался чрезвычайно хитрым — его и приняли.

Позвали Терпигорева и отдали ему грамоту с печатями, между тем как один советник зачитал перед ним протестацию; писари заскрипели перьями, внося ее в протокол заседания. Терпигорев нутром почуял, что его хотят надуть.

— Что это один говорит, а другие записывают? — недоверчиво осведомился он.

Ему объяснили суть возражений.

— А какое дело моему государю до императора? — сердито сказал Терпигорев. — Дали мне грамоту — и довольно: не станете государю дани платить — он сам соберет. — И, кладя грамоту в карман, он с насмешкой прибавил: — Этого младенца надобно кормить калачом и поить молоком: вырастет, заговорит — много добра принесет нашему царю! Смотрите, припасайте денег, дерптские советники, не то ребенок как вырастет — денег потребует…

Его тон сильно задел ливонцев. Некоторые стали говорить:

— Мы припечатали Ливонию московскому царю! Лучше сто талеров потратить на войну, чем один заплатить как дань.

Епископский секретарь постарался успокоить их:

— Только дело дойдет до императорской камеры — император поставит москвитян на место!

А Терпигорев, возвратясь на квартиру, еще раз сострил, к досаде ливонцев. Отдавая подьячему грамоту, он сказал:

— Смотри ж ты у меня: береги этого теленка, чтоб он вырос велик и разжирел.

Подьячий бережно завернул «теленка» в шелковую ткань и уложил в обитый сукном ящик.

Следующий, 1557 год показал бессилие ливонцев. Сигизмунд-Август объявил ордену войну. Защищать Ливонию пришлось с помощью чужеземных наемников. Ливонцы до того отвыкли от войн, что таращились на проходящих по улицам городов ландскнехтов как на диковинку и удивлялись непривычному для их уха барабанному бою. Скоро орден признал свое поражение: Христиан был восстановлен в звании коадъютора, а магистр Фирстенберг явился в Вильну засвидетельствовать свою покорность королю. Взамен за унижение ему удалось добиться от Сигизмунда обещания защищать Ливонию от московского царя. К этому союзу вскоре присоединилась и Швеция.

Между тем дерптский епископ и городские советники рылись в старых книгах и архивах, пытаясь выяснить, что же это за дань, которую требует с них Москва. Нашли только смутное известие о том, что в прежние времена ливонские жители, обитавшие в пограничных с Псковом землях, имели право ставить борти на псковской земле и должны были платить за это какую-то пошлину; да еще обнаружили, что в древности Дерпт приносил в церковь Живоначальной Троицы во Пскове ежегодные дары.

По результатам этих архивных изысканий в Москву были отправлены послы просить, чтобы царь сложил с ливонцев дань по гривне с человека. Но в Москве уже и слышать ничего не хотели ни о каких древних актах, раз имелся свежий договор о выплате дани. Адашев и Висковатый сказали послам:

— По перемирным грамотам и по вашему челобитью государь на вас дань положил, и послы ваши крест целовали — платить дань по гривне с человека опричь церковных людей. Как же ды теперь просите сложить дань? Третий год исходит, а вы не исправились в своем целовании. Так знайте же, что государь сам будет собирать свою дань с магистра и со всей ливонской земли.

Послы уехали, даже не удостоившись аудиенции у царя.

В ноябре 1557 года из Москвы пришло грозное объявление войны (оно сохранилось лишь в изложении ливонских историков). Обращаясь к магистру, архиепископу Рижскому, епископу Дерптскому и всей Ливонии, Иван напоминал условия договора, обязательство платить дань, не сноситься с поляками, восстановить православные церкви; ссылался на крестное целование, на неоднократные увещевания, которые ливонцам делались из милосердия и нежелания лить христианскую кровь; в заключение он писал: «И так как вы Божественный закон и всякую истину оставили, не помышляете о крестном целовании и презираете нашу милость и милосердие, то мы рассудили, при помощи Божией, ради нашей правды и вашей неправды, оказанной к великому кресту, мстить вам и наказать вас за ваши беззакония. Мы, христианский государь, не радуемся о пролитии невинной крови — ни христианской, ни неверной. Познайте вашу неправду. Мы извещаем вас о нашей великой и могущественной силе сею грамотою нашею, которою объявляем вам войну».

В Ливонии поднялась суматоха. Магистр срочно созвал сейм в Вендене.