Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Было ясно, что теперь юридические увертки не помогут — надо платить или воевать. Страх перевесил скупость. Зимой в Москву поехало новое посольство. Ливонцы изъявляли готовность платить дань, но не с головы, а определенную сумму. Бояре согласились на это предложение, потребовав за прежние недоимки 45 000 талеров и впредь с Дерптского епископства по тысяче венгерских золотых ежегодно. Но тут выяснилось, что послы не привезли с собой ни гроша. Бояре возмутились:

— Так вы хотите только изволочить дело! Что же, вы нас дураками считаете, что ли? Ступайте ж себе домой, а царь сам пойдет собирать свою дань.

Послам не было оказано никакого снисхождения. Так, русские купцы, не хотевшие, чтобы война порушила выгодную торговлю с Ливонией, намеревались дать взаймы послам для первого взноса дани; но царь под страхом смерти запретил своим торговым людям давать деньги ливонцам и ездить с товарами в Ливонию. Послы просили оставить их заложниками до прибытия денег, но им было отказано и в этом. На прощальном обеде им подали пустые блюда — за то, что они приехали с пустыми руками. Они отправились в Дерпт с печальным известием, что следом за ними идет московская рать.

***

Как это обыкновенно бывает перед большими историческими событиями, люди повсюду искали предзнаменования грядущих бедствий и, конечно, находили их. В 1557 году на небе появилась огромная комета с длинным хвостом, которую ливонские хронисты приняли за предсказание Божьей кары. Тогда же неведомо откуда пришел в Ливонию странный человек по имени Юрген. В трескучий мороз он ходил босой, без штанов, в одной блузе, и босые ноги его хранили удивительную теплоту: под ними таял снег. Не принимая ни подаяния, ни платья, ни обуви, он охотно соглашался работать за немудреную кормежку и за день делал столько, как другие за четыре дня. Во время работы он обязательно припадал на час к земле для молитвы, а потом снова брался за дело. В церковь Юрген заходил не часто и, когда бывал там, всегда чурался священников, называя их лицемерами.

— Зачем ты ходишь по Ливонии? — спрашивали его.

— Меня Бог послал возвестить ливонцам наказание за их подлость, роскошь и праздность, — отвечал он.

И вдруг, в начале 1558 года, он исчез так же внезапно, как и появился.

А 22 января 40-тысячное московское войско вторглось в Ливонию и пошло гулять по всем направлениям, собирая государеву дань (по военным понятиям того времени первейшей заботой полководцев было опустошение вражеской территории).

Эта рать состояла большей частью из татар и черкесов под началом Шигалея. Несмотря на неоднократные угрозы и прямое объявление войны, ливонские власти изумились появлению врага в их землях: нашествие застало их на свадьбе какого-то знатного ревельского чиновника. Ливонцы нигде не давали отпора, и московская рать делала что хотела — жгла, грабила, убивала. Укрепленных городов, правда, не трогали, ограничиваясь тем, что разоряли посады. Так воевали девять дней и, соединившись с главным войском под командованием воевод Михаила Глинского, Данилы Романовича Захарьина, Ивана Шереметева, князя Серебряного и князя Андрея Курбского, двинулись на Дерпт. Вышедший из города отряд в 500 человек побили наголову. Ливонские города заполнили толпы людей, искавших спасения за крепкими стенами. В Дерпте беглецов скопилось такое множество, что город уже не мог вместить всех желающих, и те вынуждены были ютиться в городском рву, страдая от голода и холода. Подступив к Дерпту, русские перебили всех, кто прятался во рву, а дерптские жители не смели подать им помощь и только стреляли в неприятеля со стен.

Простояв под Дерптом три дня и опустошив всю округу, московские полки снова разошлись в разные стороны: часть войска пошла по рижской дороге, часть по ревельской. По пути московские рати разбили еще два ливонских отряда, выжгли посады четырех городов и вернулись в Ивангород, отягощенные добычей. Потери русских были ничтожны. «Дал Бог, везде немцев побивали, — говорит летописец, — а государевых людей побили… пять сынов боярских, да стрельцов десять человек, да трех татаринов, да боярских людей человек с пятнадцать, а иные люди дал Бог все здоровы, а немецкую землю повоевали и выжгли и людей побили во многих местах, полону и богатства множество поймали». Больше всего пострадал Дерптский округ, где дань взимали с особым усердием. Села и посады сжигали дотла, вместе с хлебом в скирдах и амбарах и скотом в загонах. Не щадили и людей: детей младше десяти лет прокалывали копьями и насаживали на колья плетней; взрослых терзали лютыми муками: связав, насыпали под бока порох или обмазывали смолой и поджигали; беременным вырезали из утробы младенцев; красивых женщин насиловали, а затем продавали либо мучили до смерти: отрезав сосцы, подвешивали на деревьях и расстреливали из луков. В плен брали только подростков 10—12 лет. В этих зверствах хорошо виден казанский почерк, десятилетиями отточенный на восточных русских границах; и действительно, лютовали в основном татары Шигалея.

Русских воевод от подобной жестокости коробило. Так, Курбский позднее жаловался царю на «варваров измаильтянских», грабивших ливонцев «без нашего ведома»; многих ливонских пленников, которых казанцы толпами гнали через всю Московию к себе на родину, русские люди выкупали по дороге между Тверью и Москвой и отпускали домой. Русские ратники вообще имели сострадание к христианам, хотя и грабили немилосердно; и только псковские и новгородские охотники, то есть добровольцы, ведущие войну на свой страх и риск ради добычи, не отставали от татар в жестокости. Воеводы показывали пример в грабеже. Боярин Иван Петрович Яковлев, опустошавший окрестности Ревеля, отправил домой около двух тысяч саней с добычей. Насколько ретиво воеводы выполняли царский приказ опустошить Ливонию, преследуя при этом и свою корысть, видно, например, из того, что главнокомандующий Михаил Глинский грабил даже псковские области, надеясь, что это сойдет ему с рук из-за родства с государем; однако верховный мародер ошибся: Иван в гневе велел взыскать с него все, что было добыто в походе беззаконным образом.

Ливония была поражена ужасом. Вместо зимних пирушек, говорит ливонский историк, «настало такое горе, что и дети наших детей будут вспоминать о нем с содроганием». (Надо сказать, что наиболее жестокому обращению подвергались только немцы; коренное население, относившееся к русским доброжелательно, пострадало от войны значительно меньше.)

Ни магистр, ни дерптский епископ не шевельнули пальцем, чтобы организовать хоть какое-то сопротивление нашествию. Курбский пишет, что он воевал Ливонию тогда целый месяц и нигде не пришлось ему биться с немцами. Причину пассивности ливонцев опальный князь, суровый ревнитель благочестия, видит в их полном моральном разложении: «Понеже там земля зело богата и жители в ней были так горды зело, что