Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

депутаты даже и не думали. Одни предлагали обратиться за помощью к Швеции, другие к Дании, третьи к Польше. Один дерптский бургомистр Антоний Пиль, человек, по словам современника, благочестивый и честный, со слезами на глазах уговаривал депутатов не жертвовать ради спасения независимостью родины.

— Вот уже много дней мы толкуем, как помочь себе, — говорил он, — да, к несчастью, ничего еще не выдумали. Скажу вам вот что: откуда бы мы ни пригласили себе защитников — все равно никто за нас бескорыстно не захочет воевать с московитами, — все-таки придется нам отвечать своими головами. Поэтому всего лучше и благоразумнее будет, если мы принесем все наше достояние на пользу земли нашей, — все продадим и на эти средства наймем войско и пойдем против неприятеля. Если мы на это решимся, то заслужим имя честных и храбрых людей.

Однако этот совет ливонского Минина ни в ком не возбудил сочувствия и патриотизма.

А московская рать тем временем гналась за отступающими отрядами магистра и дерптского епископа. Последнего настигли в тридцати верстах от Дерпта, разбили, взяли в плен его помощников и захватили весь обоз. Магистр попробовал закрепиться близ Валка, но воеводы послали часть войска в обход его позиции, и Фирстенберг побежал дальше к Вендену, теряя по дороге людей и лошадей. Арьергард его отряда был истреблен, причем в плен едва не попал Кетлер, под которым пала лошадь.

Дерптская земля была покинута на произвол судьбы.

Епископ с остатками отряда заперся в городе; русское войско разбило лагерь под стенами, а татарские всадники принялись разорять окрестности — эстонцев щадили, к немцам были безжалостны: у мужчин отсекали руки, женщинам отрезали сосцы и вырывали ноздри… Князь Петр Шуйский предложил епископу сдаться, грозя в противном случае гибелью, и в подтверждение своих слов прислал в город искалеченных немцев и немок. Для пущего страха он распустил слух, что его рать насчитывает 300 000 человек (на самом деле в ней было 30 000 московской и татарской конницы и 12 000 стрельцов). Но епископ, несмотря ни на что, ответил отказом — он думал отсидеться за крепкими стенами до подхода войск ордена.

Силы осажденных, и без того невеликие, подрывались распрями между католиками и лютеранами. Последние самовольно заперли Дерптский собор, запретили служить обедню и грозили ослушникам казнями. Католики в ответ вопили, что бедствие постигло Ливонию за отпадение от веры отцов и что отщепенцы в своем ослеплении отвергают последнюю надежду на спасение — молитву по уставам Церкви. При появлении русских храбрость оставила и католиков, и лютеран. Большинство дворян епископа ночью ушло из города; дворяне-лютеране изъявили готовность сделать вылазку, но когда им отперли ворота, они, вместо нападения на русский лагерь, поворотили на рижскую дорогу и исчезли в пыли… Ливонский католический историк замечает по этому поводу: «Такова-то их вера лютеранская! Она им позволяет оставлять отечество, родных, друзей, сограждан и дома».

Распри внутри города, однако, не прекратились. Оставшиеся дворяне-католики выезжали на площадь и требовали от жителей сохранять бодрость духа. Лютеране кричали им в ответ:

— Мы будем защищать город, если епископ и католики откажутся от заблуждений папизма и примут евангельскую истину!

Католики набрасывались на них с укоризнами:

— Мало вам бед, еще больших хотите? Да не с тех ли пор и постигло нас московское разорение, как вы приняли Лютерово учение?..

Наконец ревнители веры с обеих сторон нашли все же, что целесообразней примириться и направить свой пыл на оборону города.

В начале июля главные силы русской армии сосредоточились у ворот Святого Андрея. Пользуясь тем, что два дня — 12 и 13 июля — стоял густой туман, мешавший дерптцам противодействовать осадным работам, русские возвели такой высокий вал, что с него можно было стрелять по городу через стены. Канонада продолжалась день и ночь, ядра сыпались на крыши, и рухнувшая кровля давила укрывшихся в домах горожан; гром стоял такой, что, по словам очевидца, двое людей, стоя рядом, не могли расслышать друг друга.

13 июля Шуйский еще раз предложил епископу сдать город; бомбардировка между тем продолжалась. До сих пор дерптцы держались мужественно, как подобает мужам рыцарским, по выражению Курбского. Но теперь многие пали духом. Жены дерптцев вопили и плакали, увеличивая всеобщее отчаяние. В город пробрался гонец с письмом от магистра, но, увы, в нем не содержалось ничего утешительного. «Очень сожалеем о печальном состоянии города Дерпта, — писал Фирстенберг, — а равно и о том, что дворяне… покинули своего господина: это не делает им чести… Я бы очень желал оказать городу помощь, но изо всех сведений мне известно, что у неприятеля большая сила в поле, и потому я не в состоянии вступить с ним в ближайшее время в битву. Мне остается усердно молиться за вас Богу и помышлять денно и нощно об умножении своего войска».

Письмо это было зачитано епископом на собрании дерптских ратманов. По окончании чтения раздался общий крик:

— Надо сдаваться!

Епископ попытался вдохнуть мужество в отцов города:

— Подумайте, что ожидает вас. Вы знаете, какие варвары эти московиты. И вера у них такая, что только Богу и святым хула: от всей Церкви Божией и от всего света отринута! Христиане со скотами не обращаются так жестоко, как московиты с людьми. Что они сделали с вашими женами и дочерями? То же и всех нас ожидает, если отдадимся во власть тирану.

Но ратманы твердили об одном — что сопротивляться долее невозможно: многие храбрые воины пали в вылазках, прочие едва держат оружие в руках от усталости, а неприятельские орудия разрушают до основания стены и бьют людей на улицах… Они же, ратманы, готовы обороняться, если у них есть «блюдо на столе и ложка в руках», — а город с каждым днем терпит все более жестокую нужду в припасах… В полдень 15 июля к Шуйскому отправились парламентеры толковать об условиях сдачи. Возвратясь, они доложили, что условия предлагаются вполне приемлемые, а сам московитский воевода человек добрый и честный — можно сдаться под его поручительство.

Вновь собрался городской совет. Епископ настаивал на продолжении борьбы, ратманы уговаривали его пойти на мировую. Из стен ратуши волнение выплеснулось на улицы, и всюду обнаруживалось, что патриоты в меньшинстве. Тем временем Шуйский дал знать, что никого не будет принуждать присягать царю: всем дается добрая воля — жить в Дерпте или покинуть его. Это заявление еще больше расположило горожан и солдат к сдаче. Теперь уже и епископ не возражал на доводы сторонников мира. Один бургомистр Антоний Пиль требовал указать, по чьему решению сдается город. Ему ответили:

— Честнейший и мудрейший господин! Нельзя никого