Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Гамбург не хотели пожертвовать собственными торговыми выгодами и снабжали Москву оружием и порохом. В этих обстоятельствах ливонцы готовы были подчиниться кому угодно — только не царю. Географическое соседство предопределило выбор: магистр и южная Ливония тяготели к Польше, Ревель и северные провинции — к Швеции. Между тем Сигизмунд мечтал о Риге и Ревеле и не спешил пособить Кетлеру, ожидая, пока ливонцы сами отрекутся от своей независимости. Однако ему пришлось столкнуться со Швецией, которая после кончины старого Густава I и вступления на престол более решительного Эрика XIV вступила с Польшей в спор за наследство ордена. Эрик показывал ревельцам, что не будет действовать заодно с Сигизмундом, и обещал покровительство и военную защиту. 6 июня Ревель присягнул шведской короне.

Это ускорило развязку. Рыцарям стало ясно, что Сигизмунд начнет войну с Москвой только после прекращения существования ордена. Рыцарское собрание заявило Кетлеру, что раз Бог карает их за грехи и страна находится в крайнем положении, то они разрешают своего магистра от обета безбрачия и предоставляют ему право вступить в брак, коль скоро это повлечет за собой выгодные связи и даст облегчение их несчастной стране. А осенью 1561 года рыцарство официально заявило, что считает невозможным дальнейшее существование ордена. Признав свое светское монашество грешным, навлекающим на них гнев Божий, они решили сложить с себя духовное звание. Сигизмунду было объявлено, что бывшие орденские земли готовы присягнуть ему на верность, если Кетлер будет назначен наследственным правителем края.

5 марта 1562 года, в Риге, Кетлер на собрании всех командоров ордена снял с себя рыцарский крест и мантию и передал орденскую печать польскому послу. Вслед за ним орденские знаки сложили с себя рыцари; многие при этом всплакнули. Польский посол провозгласил Кетлера наследственным герцогом Курляндии и Семигаллии (южной Ливонии), вассалом польской короны.

Иван разрезал ливонский пирог, но самые лакомые куски достались не ему. С исторической же точки зрения ирония судьбы состояла в том, что орден пал под ударами славян и подчинился славянам, то есть тем самым презираемым «язычникам», для борьбы против которых он и был некогда создан.

Глава 10. РАЗРЫВ С СИЛЬВЕСТРОМ И АДАШЕВЫМ

И мы видим, действительно, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая себе ложные и нелепые представления, в которые и сама порою не верит, чем оставаться в бездействии.

Монтень. Опыты

В Москве между тем назревали большие перемены. Близилась к концу тринадцатилетняя дружба царя с Сильвестром и Адашевым, и вместе с ней завершался первый период Иванова царствования.

В данном случае, как почти во всем, что касается поворотных моментов в жизни Грозного, мы располагаем сжатым летописным изложением событий с крайне неудовлетворительной психологической мотивировкой; записки современников ненамного расширяют наш кругозор.

В июле 1560 года тяжело заболела царица Анастасия. Обеспечить больной покой и уход оказалось непросто, потому что в те же дни, сухие и ветреные, в Москве вспыхнули сильные пожары; Ивану пришлось «с великою нужею» перевозить жену в Коломенское. Но оставаться с Анастасией он не мог — обычай требовал присутствия царя на пожаре, который возобновлялся несколько раз. Иван появлялся в самых опасных местах и сам тушил огонь, — стоя против ветра, осыпаемый искрами, как повествует летописец. По примеру царя бояре и дворяне не щадили себя: кидались в пламя, ломали горящие здания, носили воду, лазили по кровлям… Среди трудившихся на пожаре было много погибших и обгоревших. Анастасия переживала за мужа, и ее ослабленный организм не вынес эмоционального потрясения. От страха и беспокойства ей сделалось хуже, и 7 августа, в пятом часу пополудни, она скончалась.

Похороны Анастасии были отмечены всеобщей народной скорбью. На всем пути похоронной процессии от Кремля до девичьего Вознесенского монастыря, где должно было состояться погребение, народ теснился к ее гробу, не давая пройти ни боярам, ни духовенству. Вопли и рыдания оглашали воздух. Нищие отказывались принимать поминальную милостыню, чтобы не оскорбить невольной радостью память о почившей матери. Иван шел за гробом, поддерживаемый под руки Юрием Васильевичем, Владимиром Андреевичем и молодым казанским царем Александром (Утемиш-Гиреем). Царь стенал и рвался припасть ко гробу жены, так что митрополит Макарий должен был поминутно напоминать ему о твердости христианина перед лицом Господа, испытующего своих чад несчастьями…

В летописной и народной традиции Анастасия предстает добрым ангелом-хранителем Ивана. В одной песне она на смертном одре завещает мужу быть добрым и милостивым:

Говорит царица такие речи:

Уж ты слушай, царь, послушай-ка,

Что я тебе, царица, повыскажу:

Не будь ты яр, будь ты милостив

До своих князей, до своих думных бояр,

До своего народу православного.

Летописцы прямо связывают перемены в характере Ивана со смертью Анастасии: «Как будто великая буря поднялась в сердце царя, прежде тихом и благостном, и многомудрый ум его изменился на яростный нрав». Вряд ли, однако, мы имеем здесь дело с реальным образом первой супруги Ивана; скорее всего, перед нами не более чем романтическая идеализация. Московские царицы вообще пользовались на Руси необычайным почитанием, а в случае с Анастасией благоговение было усилено тем, что она была первой царицей, да еще женой Грозного! Народное воображение, зачарованное к тому же хронологическим совпадением смерти Анастасии с роковой переменой в царствовании, не могло не воспламениться, соприкоснувшись с таким благодатным для различного рода легенд историческим материалом.

Сразу после смерти Анастасии последовало падение Сильвестра и Адашева. Признаки царской немилости, видимо, были явлены им еще раньше, ибо Сильвестр еще весной 1560 года добровольно оставил двор и уединился в Кирилло-Белозерском монастыре (к тому времени он, вероятно, овдовел); Адашев же был послан воевать в Ливонию. Теперь наступил окончательный разрыв. Курбский передает, что «презлые ласкатели» стали нашептывать царю, будто бывшие любимцы извели царицу чародейством. Иван велел созвать собор для расследования их вины. Узнав о возведен ном на них обвинении, Сильвестр и Адашев просили позволить им лично присутствовать на суде, чтобы опровергнуть наветы. Но их враги добились заочного судилища над ними. Курбский, как всегда прекрасно осведомленный обо всем, что шепчется на ухо царю, передает аргументы противников Сильвестра и Адашева в виде следующей тирады. «Государь, — говорили они, — если ты допустишь их к себе на глаза, они очаруют тебя и детей твоих; да кроме того, народ и войско любят их, взбунтуются против тебя, и нас перебьют каменьями. А хотя бы этого и не случилось, — они опять обойдут тебя и возьмут в неволю. Эти негодные чародеи уже