Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Когда русские пушки пробили стену, мариенбургский командор Каспар фон Сиберг сдал крепость и вышел на почетных условиях. Кетлер принял его сурово — обвинил в измене и посадил в тюрьму, где тот и умер. Вслед за Мариенбургом пало еще несколько замков: несмотря на участь фон Сиберга, командоры сдавали крепости от страха и малодушия — всех поразило оцепенение. Русские ворвались даже в рижские земли и в Курляндию, нигде не встречая отпора.

Положение ордена с часу на час становилось все безвыходнее. Наемники бунтовали, требуя платы, и, не получив ее, уходили с распущенными знаменами. Кетлер заложил еще несколько замков, но все понимали, что при таком способе ведения войны можно было вскоре заложить всю Ливонию. Орден распадался на глазах, города и области сами искали себе защитников. Эзельский епископ уступил свое епископство брату датского короля, герцогу Магнусу, за 20 000 талеров и уехал в Германию. Его примеру последовал ревельский епископ, продавший свои владения тому же Магнусу.

А на Кетлера тем временем шла новая московская рать под предводительством князя Андрея Курбского и Данилы Адашева. У Вейсенштейна воеводы узнали, что сам Кетлер с девятью полками стоит неподалеку, верстах в пятидесяти от города, среди болот. Курбский пошел прямо на магистра, полагаясь на неожиданность удара. Целый день русское войско пробиралось сквозь болота, увязая в топкой грязи. Курбский сам пишет, что если бы немцы в этот момент напали на него, то побили бы в пух и прах, хотя бы имели войска втрое меньше; а русская рать уступала в численности войску Кетлера — под началом Курбского было всего 5000 ратников. Но, к счастью, рыцари ждали врага в широком поле, за болотами.

Наступила ясная ночь, непривычная для москвичей (восхищенный Курбский пишет, что в приморских странах ночи бывают особенно ярки). Дав роздых коням, русские в полночь ударили на рыцарский лагерь. Около двух часов продолжалась перестрелка. Наконец к Курбскому подоспели подкрепления, и князь бросил в бой все силы. Рыцари не выдержали натиска и побежали. Их гнали до глубокой реки, где и произошел окончательный разгром: под тяжестью людей и лошадей единственный мост через реку обрушился, и рыцарям пришлось выбирать между смертью и пленом. Большинство выбрало смерть — «до конца погибли», пишет Курбский. Когда блеснула заря, орденского войска уже не существовало: вместе с магистром спаслись немногие. А у русских было убито всего 15 боярских детей и несколько десятков простых воинов.

Разгром орденского войска парализовал Ливонию. Московские отряды беспрепятственно разоряли край. Рыцарские замки пылали. Чухна кричала против бывших господ:

— С чего нам терпеть за них! Дворяне берут с нас большие оброки, мучают нас барщиной, а как неприятель пришел, так они попрятались, а нас на зарез отдают!

«Угнетенный эст скорее покорится русскому, чем немцу», — с горечью писал ливонский современник. Действительно, коренные жители повсеместно выражали желание принять московское подданство. Не довольствуясь этим, они сбивались в отряды, жгли усадьбы и убивали хозяев. Но бунт утих так же внезапно, как и начался, — от одного решительного действия. Большой крестьянский отряд осадил усадьбу Лоде, где укрылись окрестные дворяне. Вдруг в тыл крестьянам ударил небольшой отряд рыцарей; восставшие разбежались, их предводители были пойманы и казнены. После этого случая беспорядки прекратились сами собой.

Царь приказал воеводам идти на Феллин, где находился бывший магистр ордена Фирстенберг. Около города Эрмса ландмаршал Филипп Бель и 11 комтуров (предводителей небольших отрядов) решили устроить засаду на русских. С ними было всего 500 рыцарей, но они думали, что и русских немного. Нападение произошло днем, когда, по замечанию Курбского, рыцари редко бывали трезвы. Немцы атаковали лагерь русских, но тут выяснилось, что в засаду попались они сами, ибо местные жители накануне предупредили Курбского и провели часть русского войска через лес в тыл отряду Беля. Мало кто ушел из кольца: русские взяли живыми самого ландмаршала, всех 11 комтуров и 120 рыцарей.

Уважая в пленных знатное происхождение и храбрость, воеводы пригласили их на обед. Во время трапезы немцы рассказывали историю ордена и приписывали бедствия своего отечества перемене старых обычаев и веры.

— Вы хоть мечом нас побороли, — жаловались они на свою судьбу, — а другие без меча, нимало не трудясь, захватили наше достояние, обещая нам помощь и оборону.

Эти размышления понравились благочестивым воеводам. Курбский увидел в ландмаршале последнего защитника и надежду ливонского народа. Под конец пленные заплакали, победители прослезились.

— Благодарю Бога и радуюсь, что стражду за свое отечество, — проговорил Бель, отирая слезы. — Пусть постигнет меня смерть за него, она мне будет любезна.

Воеводы дивились его разуму и словесному искусству.

В августе московское войско осадило Феллин. Возведя валы и укрепив на них пушки, русские три недели палили по городу. Фирстенберг не сдавался, так как получил известие, что литовцы наконец оказали помощь Ливонии — гетман Ходкевич и новый ландмаршал идут выручать Феллин. Навстречу им воеводы отрядили Курбского, который блестяще исполнил дело: разбил нового ландмаршала под Вольмаром, рассеял войско гетмана и с победой возвратился под Феллин.

21 августа русские пушкари удачными выстрелами произвели в городе пожар. Фирстенберг выразил готовность сдать Феллин, если ему будет позволено выйти из города. Однако воеводы, видя безвыходность его положения, заявили:

— Войско и жителей всех выпустим вместе с их добром, а тебя не выпустим. Обещаем тебе только милость от государя.

Фирстенберг вынужден был ценой своей свободы предотвратить дальнейшее кровопролитие. Городские ворота открылись, и русские бросились тушить пожар. Курбский пишет, что когда воеводы вошли в город и увидели тройную каменную стену, глубокие, выведенные гладкими камнями рвы, толстые свинцовые кровли на церквях и домах, когда они сняли со стен 18 больших пушек и 450 малых орудий и обнаружили изобилие припасов в подвалах и погребах, то безмерно удивлялись, как это немцы, имея такие силы и запасы, надумали сдаваться.

В Москве Фирстенберга ждал не такой милостивый прием, какой ему обещали воеводы. Его привезли к царю вместе с Филиппом Белем и пленными комтурами. Ландмарашал остался верен речам, которые он произносил перед воеводами. Представ перед Иваном, он бесстрашно принялся обличать его:

— Ты хочешь покорить нашу землю неправдою и кровопийством. Ты поступаешь не так, как христианский государь.

Иван пришел в ярость. Филиппа Беля, его брата и еще троих рыцарей прогнали по московским улицам бичами, потом отрубили головы, а тела бросили на съедение собакам. Фирстенберг также подвергся поруганию, но его оставили жить — в тюрьме.

Надежды на сохранение Ливонией независимости таяли. Император бросил орден на произвол судьбы. Наемные войска, по свидетельству ливонцев, вели себя не лучше московской рати. Ганзейские города Любек и