Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

— В успехе уверен? — а в этом вопросе почудилась какая-то не то подначка, не то подстава. Если это разные вещи.

— Уверенности нет. Вера есть, — ответил я ещё ровнее и спокойнее, чем он спрашивал.

— Хорошо сказано, Аспид. Правильно и ладно. Уверенность, особенно чрезмерная, многих сгубила. А вера — спасла. Бывают случаи, когда ничего, кроме веры, не остаётся. И она единственная помогает, хотя шансов, вроде, и не оставалось ни одного. Я точно знаю. Сам видел. И испытал, — чуть посмурневшее лицо его сомнений не вызывало.

— Я, деда, неплохо экипирован, выходит. Думал, что нету нихрена, а на деле выходит — полный комплект у меня, — начал я загибать растопыренные пальцы правой руки с мизинца, — Ярь, Могута, вера, знаний — лопатой не отгрести. И тренировки ваши, — при упоминании последнего меня передёрнуло. И большой палец загнуть я забыл, так и остался с поднятым.

— Другому бы сказал, что хренота это всё, а не тренировки, и что меньше полусотни лет стажа Странника — баловство. Тебе не скажу. Ты, Оська прав был снова, очень обучаемый оказался. На зависть, прямо, — проговорил Сергий, глядя мне в глаза очень внимательно. — Но спешки нет никакой. Сядь, планчик какой-никакой сладь. Надумаешь — совета попроси. В части пускания привитых чёрными в распыл Стёпка — авторитет уникальный, единственный. И то, что Белый тебе о его похождениях рассказал да показал — это одно. А что сам он поведает — может, вовсе и другим выйти. Бывало и такое.

Спорить с ним было глупо, дед дело говорил. И, когда все вернулись ночевать в «нумера», мы с епископом и лесником засели за брифинг. Или что-то похожее. Нашлась и бумага, и карандаши, и очень подробная карта края. И весь опыт Устюжанина, поистине неоценимый. И мой первоначальный план за неполных четыре часа стал больше похож на нормальную операцию. Не то, что исходный: ввязаться в зарубу, а там — как кривая вывезет.

Костеря меня едва ли не хуже, чем вероятного противника, деды́ крайне прозрачно, как отлично умели, дали понять, что я — не просто Аспид, Яр, Странник с редкими способностями к обучению. Я — оружие. А ещё — актив, если использовать привычную современную терминологию. И терять меня в самом начале, после всего того, что было провёрнуто для того, чтобы я стал тем, кем стал — редкий идиотизм. Это было тоже вполне логично.

Я узнал, что до сих пор никому не удавалось «излечить» Древо, сведя чёрную порчу, убрав привитый черенок. Плоть Чёрного Древа соединялась и переплеталась с носителем так плотно, что становилась с ним единым целым. И через сравнительно краткий промежуток времени — десятки, а не сотни лет — воля носителя подавлялась полностью, будто попадая в тёмную тюрьму. Вроде как где-то глубоко внутри внешне обычного Древа сохранялось то, что расплывчато называлось «душой». Но все поступки, все деяния, все решения и мысли совершенно определённо принадлежали паразиту, вселенцу от Чёрного Дерева. Который был частью его чёрной рощи, грибницы или вселенной — тут единых терминов не было. Или не было в нашем привычном языке и понимании. Но в том, что связь каждого привитого черенка-симбионта с родителем существовала, старики не сомневались.

Уничтожение «подселенца» было тяжким испытанием для тех, кто знал, что вместе с паразитом убивает предвечное Древо. Считанные единицы были в обозримой истории способны на это. И такая вот редкая удача выпала и мне. Или проклятие — тут как посмотреть. Хотя, как ни смотри…

Обкатав, кажется, раз пятьсот все варианты развития событий, деды́ выжали меня досуха, и я даже начал огрызаться, чего раньше себе никогда не позволял. Но на четыреста пятидесятое «а вот если» было очень трудно отвечать конструктивно. Матом — значительно проще. И короче.

Неслышной тенью проскользнув в «нумера», едва ли не в сантиметровую щель между дверью и косяком, не издав совершенно точно ни единого звука, я подкрался к краю кровати и сел на неё в полной тишине. Кто думает, что это просто — рекомендую попробовать, прислушавшись. Не просто, очень не просто. Лина глубоко и ровно дышала, укрытая лёгкой простынёй. Здесь, под землёй, везде было тепло. Поэтому тяжёлое одеяло мы в первую же ночь хором сбили ногами на пол. И во вторую. А потом оно как по волшебству исчезло. По такому же, видимо, по какому регулярно появлялись вкусняшки, чистые полотенца, одежда и прочая туалетная бумага. Гномики своё дело знали.

— Решили? — сонно выдохнула Энджи. Словно засыпала с мыслью о том, что же ждёт меня в ближайшем будущем.

— Решили, что дальше решать резона нет — и так чуть до драки не дошло, — прошептал я, пытаясь разместиться под простынёй поудобнее, не тревожа её.

— Ну так и насовал бы им, пням замшелым, — непосредственно, по-женски, предложила полуспящая Лина. Будто была твёрдо убеждена в моей непобедимости.

— Их бить — вредителем быть, — буркнул в ответ я, — они ж наследие и фольклорный элемент.

— А ты — живой и настоящий. И за тобой — сестра с сыном. И я, — сквозь сон пробормотал мой ангел. И заснул, закинув на меня ногу, руку и голову. Прижав к реальности. Отодвинув в сторону легенды и прочую мифологию.

Утро было похоже на несколько предыдущих, встреченных в этих «нумерах», как две капли воды. И то же самое пение любимой женщины, что мыла голову. Но только воспринималось это как-то иначе. Стало очень жалко терять всё это неожиданное счастье. А были все шансы.

За завтраком епископ сухо сообщил, что «борт будет в пятнадцать». Это означало, что от возможной потери всего того, что меня окружало и очень, что уж греха таить, радовало, отделяло около шести часов. Крайне неприятное чувство. Одно дело — когда тебе предстоит командировка или путешествие. Когда все планы и варианты ясны кристально. И совершенно другое — если меньше четверти суток отделяют тебя от утраты всего того, что ты считал своей жизнью. И, вполне вероятно, от завершения её самой.

Деды поддерживали, как могли. Вернее, как умели. Хоровое пение «Чёрного ворона», а тем более «Ныне отпущаеши» за завтраком — так себе поддержка, официально могу заявить. И все их буддистско-философские прогоны о том, что чем быстрее я приму неотвратимую вероятность своей грядущей неизбежной мучительной гибели —