Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

Бедная сестра! понимаешь ли ты, чего ты лишаешься чрез сие? Знаешь ли, какая страшная опасность предстоит твоей душе, если продолжится твоя беспечность и твое нерадение о душевном спасении? Если бы ты почаще посещала храм Божий или ведала отца духовного своего, ты услышала бы когда-нибудь в церкви или из уст своего духовного пастыря слова Спасителя, написанные в Его Святом Евангелии: аще не покаетеся, вси погибнете; и еще: аще не снесте плоти Сына человеческого, не пиете крови Его, живота не имате в себе. Знаешь ли, что значат сии слова Спасителя? Они значат, что кто не кается в своих грехах, кто не исповедует их пред отцем своим духовным, тот неизбежно готовит для себя душевную погибель, тот неминуемо осужден будет на вечные, нескончаемые мучения. Далее, – кто не вкушает пречистого Тела и Крови Сына Божия Иисуса Христа или, иначе, кто не причащается Святых Таин, тот не имеет в себе жизни духовной, тот мертв душою, хотя и живет телесною жизнью.

Итак, скажи мне, пожалуйста, несчастная сестра моя, – почему ты не бываешь у исповеди и святого причащения? Ужели ты думаешь, что нет за тобой никаких грехов? Но аще речем, яко греха не имамы, учит нас святой Апостол, себе прельщаем и истины несть в нас. Итак, ты находишься в совершенном заблуждении, когда почитаешь для себя излишним быть на исповеди. Впрочем, я никак не думаю, чтобы ты почитала себя безгрешною, и потому не нуждаешься в исповеди; но что же, скажи пожалуйста, побуждает тебя пренебрегать этою христианскою обязанностию? Что удерживает тебя от исполнения, наряду с прочими христианами – твоими соседями, этого необходимого долга христианского? Далее, можешь ли ты по справедливости называться христианкою, если ты не соединяешься духом с Христом чрез причащение Его Пречистого Тела и Крови, если ты, напротив, чуждаешься Его, бегаешь от Него. А если ты не можешь назваться христианкою, кто же ты такая? Подумай ты об этом хорошенько, посоветуйся с кем-нибудь из грамотных людей, а всего лучше обратись к своему духовному пастырю. Вот наступает святая Четыредесятница – Великий пост, когда добрые люди, твои соседи, пойдут в церковь Божию, будут очищать свои души от грехов исповедию и причащением Святых Таин; не отставай от них в этом добром деле, принеси искреннее раскаяние пред Богом и пред Его служителем – священником – во всех своих прегрешениях, оживотвори свою душу причащением Святых Таин; а потом и в последующее время не ленись ходить в церковь Божию, по крайней мере в великие праздники Господни.

Что же? Ужели ты не захочешь внять моему братскому совету? Ужели отвергнешь мою искреннюю просьбу? Ведь ты можешь, кажется, понять, что я болезную сердцем о твоем заблуждении и желаю искренно тебе блага, и блага вечного.

Если ты послушаешь моего совета и исполнишь мою просьбу – будешь в нынешний Великий пост у исповеди и святого причастия, ты этим доставишь мне истинное утешение; и я, получивши известие о твоей исповеди от твоего отца духовного, немедленно поспешу прислать тебе денег на твои нужды. А до того времени, не прогневайся, ты не получишь от меня ни копейки, как это я уже не раз и объяснял тебе. Подумай сама, какое имеешь ты право требовать от меня денег, когда сама не хочешь сделать для удовольствия моего того, что служит к твоему же собственному благу.

Я желал бы от тебя еще одного: чтобы ты примирилась со своим семейством и вела бы себя, как прилично доброй жене и чадолюбивой матери».

18-го числа писал мне из Хотимля отец Иоанн Успенский:

«Поздравляю вас, дражайший братец, с Великим постом и желаю вам благодатных препровождений оного.

Что сообщить вам о сестрице вашей Прасковье Михайловне? Опасаюсь, чтобы это сообщение не принесло вам какого-либо огорчения. Но, как бы то ни было, я по справедливости должен все сказать по ряду. В письме, посланном вами ко мне, было письмо и Прасковье Михайловне. Я, прочитав свое письмо, по просьбе вашей должен был распечатать письмо, присланное к ней, и прочитать ей; но, к прискорбию, письмо это нимало не подействовало на нее и без денежного вклада не сделало в ней никакого лада. Я, читавши это письмо, как ни объяснял вашу к ней жалость, сопряженную с братскою искреннею любовию и желанием ей исправиться (кто ни был тогда у меня – все только плакали), она нимало не слушала; а как видно было из ее телодвижений и изменения ее лица, она только огорчалась и в душе своей, просто сказать, бранила, что после и оправдалось самым делом. Нет дома, нет места, где она имеет вход, чтобы она об этом не говорила самым оскорбительным и укорительным тоном, объясняя свое неудовольствие и ропот на вас, а особенно желая всю свою злобу излить на меня, потому что подозревает меня, будто бы в письме вашем были присланы ей деньги, а я оные утаил и будто бы от нас вышло, что вы отказали ей в денежном пособии. Что еще? Кроме нас, и другие добрые люди сколько ни внушают ей об исполнении христианского долга исповеди и святого причастия – ей все нипочем. Одно в ней какое-то грубое закоснелое самодовольство и самоуверенность в своей праведности, а более нелепое самонадеяние, что она до смерти причаститься не думает не по своему недостоинству, а по неуважению к недостоинству пастырей. Нет ныне, говорит она, хороших попов, – я пошла бы исповедаться и приобщилась бы, если бы был отец Василий Сапоровский. Только, по ее мнению, и попов было хороших.

Вот вам на ваши и мои внушения ей ответы! А с ними какие ругательства, по справедливости сказать, невыносимые она от себя постоянно отпускает, страшно и глаголати. Лучше же умолчать, чтобы более не оскорблять вашего сердца. Наши песни, спротяженно сложенные, пети для нее нам не удобно есть. Одно только, наконец, разве придется сказать: Сам, Господи, обрати ее к Себе и исцели ю.

Всею душою преданный вам, Хотимльский отец Иван».

Получив это грустное письмо 25-го марта, я отвечал на него 29-го числа, и вот что писал я отцу Иоанну:

«Очень вам благодарен за исполнение моего поручения касательно личного вручения и прочтения письма моего к заблудшей и неразумной сестре моей. Теперь ясно, что мне не остается ничего больше делать по отношению к ней, как молчать и предоставить ее себе самой. Я сделал ей приличное вразумление, исполнил по отношению к ней братский долг, и – спокоен. Впрочем, как ни неприятно подействовало на нее