Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

уже еврейская теология создала для избранника Божия, которому поручено Богом установить новое Царство, имя Мессии (Христа-помазанника), а, может быть, также и Сына человеческого, на основании Даниила, 7, 13. Евангелисты часто заставляют Иисуса говорить о Себе в третьем лице, как о Сыне человеческом, другие — Его ученики, люди жаждущие исцеления, злые духи — прямо признают Его Мессией.

Правда, в речениях о «Сыне человеческом» с несомненностью можно констатировать одно недоразумение: наименование это в словах, например, о Сыне человеческом, как о господине субботы или о праве Сына человеческого прощать грехи должно было первоначально обозначать не Иисуса, а человека вообще. Но, если мы даже вычеркнем из истории то, что Иисус Сам называл Себя Сыном человеческим, и сочтем подозрительным моментом, даже в старейшем Евангелии, Его странное поведение при обращениях к Нему как к Мессии, которые Он то с радостью приветствовал, то взволнованно отстранял от Себя, если ясно позднейшее происхождение такого места, как Мф., 23, 10: «и не называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Мессия», твердо, однако, установлено, что Иисус вступил в Иерусалим как Мессия, как Мессия был распят Пилатом и принял у Кесарии Филипповой от Петра наименование: «Ты — Мессия» (Марк, 8, 29). Другими словами, Иисус приписал себе важнейшую после Бога роль в Царстве Божием. Пусть даже представления евреев времени Иисуса о Мессии были в высшей степени запутанным образованием; все же различие между царем в Царстве Божием и пророком, Его только возвещающим, никогда изгладиться не могло; может быть, потом в виде награды пророк и будет введен в завершенное Царство, восстав из мертвых, Мессия должен это Царство Божие установить.

Смысл сознания себя Сыном Божиим. Едва ли, однако, Иисус сразу почувствовал Себя Мессией или предназначенным позднее сделаться им; даже после того, как Он принял этот титул в убеждении, что стоит перед откровением Божиим, Он, поскольку возможно было, уклонялся от почестей, воздаваемых Ему как Мессии. В том, что люди называли Мессией, крылось для Него слишком много несимпатичного, несоединимого с Его сущностью. Ему был ненавистен культ Его личности, подозрительны твердившие: «Господи, Господи»; Он просит даже не называть Его «учителем благим», ибо никто не благ, кроме Бога; и Мф., 23, 8 сл., подтверждает, несмотря на то, что евангелист иначе толкует слова, что Он хотел уничтожить среди людей почетные наименования «учитель» и «отец» и сохранить их исключительно для Бога. Принцип, что величие проявляет себя в служении (Мф., 23, 11, и 20, 28), в Его лице не подвергался исключению. Право распределять почетные места рядом с Собой в величии Своем принадлежит не Ему, а Отцу на небесах, перед которым Он, как и Его товарищи, склоняются в молитве: «да приидет Царствие Твое» и «остави нам долги наши». Только позднейшее размышление, правда, лишь с легким отклонением в сторону от правильного толкования, Мф., 25, 31, дает Ему роль Судии; однако и тут даятелем благодати и Царем в Царстве остается Отец. Правда, «Его Отец», но с этим обозначением чередуется без различия и «ваш Отец», и «наш Отец»; никогда Иисус не приписывал Себе метафизической сыновности Божией, единственного в своем роде сыновнего отношения к Богу, которого невозможно достигнуть никому другому; единственной фразы (Мф., 11, 27, Лука 10, 22) «никто не знает Отца, кроме Сына», и т. д., в которой поражает, кроме всего прочего, ритмичность ее, недостаточно, чтобы сделать эту идею Павла составной частью сознания Иисуса. Под понятием веры, которая является условием прощения грехов и может двигать горами, Иисус никогда, несмотря на Луку, 12, 8 сл., не подразумевал веру в Себя или даже в то, что Он — Мессия; объект веры не мог быть отличным от того, к кому направлены были молитвы. Разве требовал Иисус, позволял даже, чтобы мы Ему молились?

Нет, перед лицом Бога чувствует Он Себя равным и со всеми остальными людьми; конечная судьба человека зависит не от того, как он относится к имени Иисуса, признает ли он Его или отрицает, а от того, исполняет ли он волю Божию (Мф., 7, 21 сл.), что с наибольшим величием проведено в драме Страшного Суда — Мф., 25, 31-16. Даже если бы в кружке Иисуса когда-нибудь и вырвалась фраза о Его Царстве (Мф., 20, 21), Он не был бы за это ответственен. Он не себя возвещал, не ставил Своего авторитета рядом с Божиим, но возвещал Он Отца и чувствовал Себя зависимым от Отца; Он был образцом для всех по силе Своей веры в общего всем Отца, по усердию в Своей молитве к Нему, по Своей уверенности в надежде на Его защиту, на Его милость, на Его милосердие. Не случайно, что при важных решениях допускает Он спокойно переход «Я» в «Мы», включая в него и учеников; никогда не объединил бы Он Себя подобным «Мы» с Отцом.

Ощущение Себя единственным в своем роде. И все-таки что же заставляет Его постоянно, повторно выделять Себя из среды остальных людей, даже из среды Своих учеников? Он не был социалистическим идеологом, от которого туман теории скрывает всю разницу высот; в трезвом суждении устанавливает Он, что «таланты» различно распределены между людьми и что одно и то же слово приносит жатву то сам-тридцать, то сам-шестьдесят, то сам-сто. Даже в Царствии небесном существует в Его представлении это различие рангов: есть там «малейший», что предполагает существование самого большого, высшие места чередуются с низшими. Даже из среды Своих учеников Он отдавал предпочтение некоторым перед большинством, и если ученик не может перерасти своего Учителя, то ясным следствием этого принципа было то, что и Ему обеспечено было превосходство над двенадцатью и им над их учениками. Но Он идет дальше: Он не довольствуется тем, что Он возвышается над Петром, как, скажем, Петр над Андреем; Он настолько прям, что открыто исповедует Свое, Ему одному присущее, величие, нечто несравнимое, что Он чувствует в Себе. Он — только дающий по отношению ко всем им, они — только воспринимающие; то, что они дают другим, они берут от Него. Он черпает из глубины Своего Собственного сердца; это придает Ему на все время Его жизни, даже в глазах наиболее близких, ему нечто возвышенно-чуждое; они Его не понимают или, по крайней мере, боятся не понять Его, и Он болезненно ощущает нечто вроде одиночества в их среде, несмотря на всю их любовь. Это, однако, не заставляет Его сомневаться в Своем деле, скорее — это подтверждает Ему Его божественность; для