Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

девицу нисколько не смущала дурная репутация любимой, хотя собственные наблюдения вполне убедили ее в справедливости подобных сплетен. Ведь сама она была, собственно говоря, хорошо воспитанной и целомудренной девушкой, исключавшей для себя какие-либо сексуальные авантюры и воспринимавшей грубые чувственные удовольствия как неэстетичные. Но уже ее первые увлечения касались женщин, которые не могли похвастаться склонностью к особо строгой нравственности. Первый выпад отца против ее избранницы был вызван той непокорностью, с которой она пеклась об общении с некоей киноактрисой из их дачного местечка. При этом речь ни в коем случае не шла о женщинах, которые хотя бы слыли гомосексуалками и тем самым вроде бы давали надежду на соответствующее удовольствие; напротив, вопреки всякой логике, ее привлекали кокетливые женщины в обычном смысле слова; без колебаний она отвергала своих склонных к гомосексуальности подружек-сверстниц, охотно предоставлявших себя в ее распоряжение. Однако именно дурная слава дамы была для нее предпосылкой влюбленности, а вся загадочность такого поведения исчезает, как только мы вспомним, что и для того берущего начало от матери мужского типа выбора объекта любви условие влюбленности заключается в том, чтобы любимая была хоть в чем-то «сексуально сомнительной» и, собственно говоря, могла быть названа кокоткой. Когда позднее она узнала, в какой мере этот признак присущ ее обожаемой даме и что та жила просто за счет своего тела, ее реакция состояла в огромном сострадании и в развитии фантазий и замыслов, как «оградить» любимую от этой недостойной ситуации. Такое же стремление спасать бросилось нам в глаза у мужчин этого описанного мною типа. В упомянутой статье я попытался предложить психоаналитическое объяснение подобного стремления.

В совершенно другую область объяснений ведет анализ попытки самоубийства, которую я обязан счесть совершенной всерьез, хотя после нее существенно улучшились ее позиции как у родителей, так и у любимой дамы. Однажды она прохаживалась с ней в том районе и в те часы, когда встреча с выходящим из своей конторы отцом была вполне вероятной. Отец прошел мимо них и бросил свирепый взгляд на нее и на ее уже известную ему спутницу. Вскоре после этого она кинулась на рельсы городской железной дороги. Ее рассказ о ближайших причинах такого решения звучит теперь вполне убедительно. Она уведомила даму, что господин, который так зло посмотрел на них, – это ее отец, который абсолютно слышать не хотел об их общении. Дама сразу же вскипела, приказала ей немедленно оставить ее и никогда больше не поджидать ее и не заговаривать с ней – этой истории немедленно нужно положить конец. В отчаянии оттого, что она таким образом потеряла любимую навсегда, девушка захотела покончить с собой. Однако психоанализу удалось обнаружить за ее объяснением другое и глубже проникающее толкование и подкрепить его с помощью ее собственного сновидения. Попытка самоубийства имела, как и можно было ожидать, кроме того, еще и двоякий смысл – исполнить наказание (самонаказание) и осуществить желание. В последнем качестве она означала исполнение желания, разочарование в котором подвигло ее на гомосексуальность, а именно желания заиметь от отца ребенка, тогда как теперь из-за своей провинности она потеряла отца[92]. Это устанавливает связь глубинного толкования с осознанной девушкой поверхностной интерпретацией, что в тот момент дама говорила точно как отец и требовала соблюдать его же запрет. В качестве самонаказания поступок девицы гарантирует нам, что у нее в бессознательном сформировалось сильное желание смерти какого-то родителя. Возможно, из-за чувства мести, мешающего ей любить отца, а еще вероятнее, мать, когда та была беременна младшим братиком. Все же психоанализ предложил нам объяснение загадки самоубийства: видимо, никогда нельзя найти энергию для него, чтобы, во-первых, не умертвить при этом и объект, с которым самоубийца себя идентифицировал, и, во-вторых, в результате этого обращается на самого себя желание смерти, направленное против другого лица. Постоянному обнаружению таких бессознательных желаний смерти у самоубийцы не нужно, впрочем, удивляться или восторгаться как подтверждением нашей дедуктивной способности, поскольку бессознание всех живущих переполнено такими желаниями даже в отношении обычно любимых персон[93]. Но в ходе идентифицирования с матерью, которая должна вроде бы умереть во время рождения этого, незаконно отнятого у нее (у дочери) ребенка, само это исполнение наказания является осуществлением желания. В конце концов то, что самые разные сильные мотивы должны были действовать совместно ради возможности поступка, совершенного нашей девушкой, не будет противоречить нашим предположениям.

В объяснении своих мотивов девушка не уделяет внимания отцу, ни разу не упоминает о страхе перед его гневом. В мотивации же, обнаруженной психоанализом, ему выпадает главная роль. Такое же решающее значение имело отношение к отцу для хода и исхода психоаналитического лечения или, скорее, обследования. За притворной оглядкой на родителей, ради любви к которым девушка захотела поддержать попытку сменить ориентацию, скрывалась непокорность и мстительная установка по отношению к отцу, которые удерживали ее в состоянии гомосексуальности. Обеспеченное таким прикрытием сопротивление высвободило большое пространство для психоаналитической работы. Анализ проводился почти без признаков сопротивления при активном интеллектуальном соучастии анализируемой, однако при ее полном психическом самообладании. Когда однажды я разъяснял ей особенно важную и близко ее касающуюся часть психоаналитической теории, она высказалась в неподражаемой манере: «Ах, до чего же это мне интересно, почти как светской даме, которую ведут по музею и которая рассматривает совершенно безразличные ей экспонаты через лорнет». Впечатление от проводимого с нею анализа было очень сходно с впечатлением от лечения гипнозом, при котором до определенной границы точно так же отсутствовало сопротивление, после чего оно оказывалось непобедимым. Этой тактики (ее можно назвать русской) сопротивление придерживается очень часто в случаях невроза навязчивых состояний, который из-за этого с течением времени представляет самые яркие результаты и допускает самое глубокое проникновение в причины симптомов. В таком случае начинают удивляться, почему столь большое продвижение в их психоаналитическом понимании не несет с собой даже малейших изменений в навязчивых действиях и в торможениях больного, пока в конце концов не замечают, что все проделанное было поражено сомнением, за оборонительной стеной которого невроз мог чувствовать себя в безопасности. «Ведь все было бы совершенно восхитительно, – звучит в пациенте, часто бессознательным образом, – если бы я должна была довериться мужчине, но, разумеется, об этом не может быть и речи, да пока еще не тот случай, чтобы я нуждалась в каких-то переменах». Если затем подключается мотивировка этого сомнения, то борьба с сопротивлениями разворачивается всерьез.

У нашей девицы мотивом было не сомнение, а аффективный фактор мести отцу, который составлял ее ближайший резерв, четко разделял анализ на две фазы,