Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова

Кузмин, перечисляя особенности поэтики Пушкина, акцентирует внимание на тех особенностях, которые современники отметили как в творчестве Пушкина, так и в его собственном – простоту, прозаичность поэтики, полноту творческой личности («божественная простота, чистота, прозрачность и мужественность» – как напишет Кузмин о Пушкине в статье «Чехов и Чайковский» (1918)).

Он – жрец, и он веселый малый,

Пророк и страстный человек,

Но в смене чувства небывалой

К одной черте направлен бег.

<…>

И если в нем признаем брата,

Он не обидится: он – прост

И он живой…[536]

Образ моста («Из стран, откуда нет возврата, / Через года он бросил мост») актуализирует основной мотив риторики пушкинских торжеств – восстановление традиции. В этой образности можно увидеть и следы литературной репутации самого Кузмина – реставратора дореволюционной культурной традиции. Впечатление, что поэт сознательно интегрировал в «пушкинский» текст элементы собственной мифологии, усиливают финальные строки:

Так полон голос милой жизни,

Такою прелестью живим,

Что слышим мы в печальной тризне

Дыханье светлых именин.

Строчка «прелестью живим» отсылает к самой известной «прелести» в литературе начала XX в. – кузминской строчке «дух мелочей прелестных и воздушных» (к этому же стихотворению отсылало и прилагательное «милый» – «Как милый вздор комедии пьянящей…»), а оборот «милая жизнь» – к целому ряду ранних кузминских текстов: «С новой силой жизни милой / Отдаюсь, неутолимый, / Всей душой» («Обманщик обманувшийся», 1907), «Люди родятся затем, / чтоб расстаться с милою жизнью» («Александрийские песни») и т. д. Кузмин создал посвящение Пушкину из собственных литературных приемов, словно обозначая свое право поступать именно так: ему позволяла это делать та символическая роль, которую он обрел в начале 1920-х годов.

Начало конца: Объединение эмоционалистов и сборник «Условности: Статьи об искусстве»

На волне очередного взлета своей репутации, в середине 1921 года, Кузмин создает кружок эмоционалистов[537], решив прибегнуть для упрочения славы к уже дважды опробованному приему – организации вокруг себя преданных друзей и трансформации личных отношений в факт литературы.

Для понимания значимости этого шага в контексте стратегии Кузмина нужно наметить несколько опорных точек. Прежде всего, к началу 1920-х годов Кузмин фактически остался без единомышленников. К середине 1921 года со смертью Блока и арестом Гумилева прекратило свое существование Петроградское отделение Союза поэтов, благодаря которому ранее вырос авторитет Кузмина. Наличие дружественного окружения всегда было важно для писателя, являясь питательной средой для его творчества, – потому естественным шагом было самостоятельно создать эту среду, пользуясь моментом.

Кроме того, именно в начале 1920-х годов групповая форма существования вновь становится привлекательной для молодых писателей. В литературу вступают имажинисты, «Серапионовы братья», «Звучащая раковина» и множество других кружков и объединений. К началу 1920-х годов критики даже начали сетовать на перенасыщенность литературного поля группами, а не отдельными фигурами:

Русская публика наших дней назойливо осаждается толпами имажинистов, футуристов и им подобных «истов» <…> В России нет бумаги и типографской краски, но ежедневно появляются и толстые и тощие сборники «творений» многочисленных стиходеев[538].

Одним из литературных трендов этого времени становится декларативное возвращение к классике – как реакция на слом традиции и на споры об отношении пореволюционной культуры к дореволюционной. В это время появляются «Ассоциация неоклассиков», «Лирический круг» с их манифестом «Вестник у порога. Дух классики», «Серапионовы братья», провозгласившие в своем названии ориентацию на литературу прошлого, и мн. др.

Другой тенденцией литературного процесса в эти годы стало усиление роли личных связей в писательских сообществах. Дружеский кружок был вне зависимости от времени идеальным основанием для группы писателей, однако в 1920-е годы такая форма организации приобрела идеологическое обоснование. Росло число писательских организаций, построенных по новому принципу кооперации или профессионального союза (каковыми были Дом литераторов, Союз поэтов, Союз писателей). В пику им литераторы выбирали более традиционные формы объединения: дружеский круг, издательство, альманах[539], поддерживая атмосферу литературной среды прошедших эпох и декларативно обозначая свои творческие и эстетические ориентиры. К объединениям этого времени, построенным в первую очередь на фундаменте дружеских связей, безусловно стоит отнести «Серапионовых братьев», однако они были далеко не единственным объединением подобного рода. Летом 1921 года параллельно встречам будущих эмоционалистов в доме Кузмина в Петрограде собирается литературная группа «Островитяне», состав которой ее участник С. Нельдихен охарактеризовал так: «Вагинов, Волков, Колбасьев, покровительствуемые из приятельских соображений (курсив наш. – А. П.) Ходасевичем, Шагинян, О. Форш»[540]. Из дружеского круга вырастают и московские имажинисты. В начале 1920-х годов одним из центров литературной жизни Петрограда становится салон фотографа М. С. Наппельбаума и его дочерей. В январе 1922 года, одновременно с выходом первого альманаха будущих эмоционалистов, Наппельбаум обращается в Госиздат с просьбой разрешить сперва издание альманаха «Литературные понедельники», а затем организацию издательства «Огненный столп»[541]. Бывший до некоторого времени собранием друзей, круг Наппельбаумов желает выступить как полноценный литературный салон.

На фоне двух тенденций – общего оживления групповой жизни и усиления в ней роли дружеских связей – можно понять специфику объединения эмоционалистов. Сообщество друзей, почитателей и поклонников Кузмина сложилось много ранее (например, Сергей Радлов впервые упоминается в дневнике писателя в 1911 году, а Анна Радлова – в 1914-м), однако к середине 1921 года имена Радловых, а также более молодых посетителей квартиры на Спасской К. К. Вагинова, Б. В. Папаригопуло, В. А. Милашевского начинают появляться на страницах дневника Кузмина намного чаще. К осени 1921-го сложился относительно постоянный круг, что зафиксировано в мемуаре Милашевского:

…глубокой осенью 1921 года <…> стал собираться сборник «Часы». Всем руководил Михаил Алексеевич, львиная доля и стихов и прозы его; если еще добавить Юркуна, Папаригопуло, меня в качестве графика, то совсем та компания, которая собиралась за вечерним чаем[542].

Произведения этого кружка составили альманах «Часы. I. Час первый» (вышел в конце 1921 года, на обложке – 1922 год), а затем часть его авторов стала участниками объединения эмоционалистов[543].

Состав авторов «Часов» частично отличается от авторов однозначно эмоционалистского «Абраксаса»; однако и список авторов трех «Абраксасов» не тождественен поставившим подписи под манифестами эмоционализма[544]. Можно выделить ядро эмоционалистов: это М. Кузмин, А. Радлова, С. Радлов, Б. Папаригопуло, К. Вагинов, Ю. Юркун, Н. Кубланов, Д. Майзельс, О. Зив, А. Пиотровский. Помимо них, в «Часах» и первых «Абраксасах» также появились произведения В. Хлебникова, В. Шкловского, А. Ахматовой, Б. Пастернака, О. Мандельштама. Показательно, что авторы, не входящие в состав эмоционалистов, выступили