Не слушай море - Саша Мельцер

толком, а они все равно решили меня навестить. В груди защемило сердце, а в горле туго встал ком. Впервые я ощутил себя нужным кому-то. Пусть они и не знали о схватке с сиреной. Никто не знал, да никому и не стоило знать.

– Как ты? – на стул плюхнулся однокурсник Серега, бесновавшийся в хоре и исполнявший роль демона. – Мы все заволновались, что потеряли еще одного контратенора.

– Еще одного? – Я сделал вид, что не понимаю, о чем шла речь.

– Алиска же сказала, что Мишель уехал? – Он вытянул ноги и повернулся к Алисе.

Румянец быстро схлынул с ее щек, оставив хмурую бледность. Она чуть наклонила голову вперед, и светлые пряди скрыли лицо от посторонних взглядов. Все однокурсники повернулись к ней. Алиса еле слышно прокашлялась.

– Да, он поехал к матери в Петербург… Неотложные дела, – на грани слышимости пробормотала она и прислонилась к подоконнику. – Он уже не вернется до премьеры.

– Ну Геннадий Аристархович и вопил… Сначала лютовал, а потом понял: тогда ж ты Орфея петь будешь. И, кажись, даже обрадовался! – Серега хлопнул в ладоши.

А я не поверил тому, что услышал.

– Что?

– Ты будешь петь Орфея! Главную партию! Огнище! – Он встряхнул меня за плечо. – Так что ты это, выздоравливай скорее! До премьеры неделя осталась, а тебя давно не было на репетициях… Геннадий, кстати, и об этом говорил…

– Да я… Я наверстаю! – тут же спохватился я. – Меня скоро выпишут!

Я ликовал. Даже не верилось: я все-таки спою Орфея.

* * *

В коридоре было пусто: консерватория будто вымерла перед спектаклем. Вчера у нас был последний, генеральный прогон перед концертом, и уже сегодня, двадцать третьего декабря, состоится премьера. Я пропустил много репетиций, поэтому приходилось заучивать партию и ноты днем и ночью: за последнюю неделю батя вынес из дома больше восьми банок энергетиков, а жестянка с растворимым кофе совсем опустела. Но в меня многие верили.

Геннадий Аристархович горячо убеждал ректора не отменять премьеру, заявляя, что я способен исполнить Орфея лучше Мишеля. Однокурсники подсказывали мне, если я забывал слова. Алиса же всегда была на сцене. После исчезновения брата она запела так, как никогда до этого. Ее сопрано походило на пение скрипки или на первую весеннюю капель. Ее голос был совсем не тот, который мы слышали раньше: из него исчезла скрипучесть, а Алиса начала попадать в ноты. Ее хвалили. Аккомпаниатор даже захлопал на последней репетиции.

«Ну, вот так чтобы спели, как сейчас, – сказал Геннадий Аристархович, и большей похвалы от него дождаться было трудно. – Вы молодцы».

Я бежал по коридору консерватории, размахивая текстом партии Орфея. На мне уже был костюм – красивый, сшитый костюмером специально для этой оперы. Правда, в плечах он сидел неудобно и был тесноват: все-таки шился на Мишеля. Сначала даже не верилось, что я вообще в него втиснусь: Мишель был изящнее и тоньше, немного ниже. Но и так смотрелось неплохо. Волосы уже растрепались: Алиса колдовала над ними целое утро, заливая их лаком и еще одним средством для укладки, но пара прядей все-таки выбилась и теперь падала на глаза.

До начала оставалось пятнадцать минут. Из холла зрителей провожали в зал. Я запоминал последние слова наспех: за неделю выучить оперу оказалось сложно. Но я все равно чувствовал себя счастливым и нисколько не боялся. Наоборот, жаждал посмотреть зрителю в глаза.

За кулисами кипела жизнь. Хористы, до боли одинаковые, стояли и готовились к выходу. Девушки поправляли друг другу волосы, а парни смеялись, но тихо, чтобы не слышали в зрительном зале. Геннадий Аристархович, кажется, научился общаться жестами: молча и грозно раздавал указания декораторам и исполнителям.

– Ну наконец-то! – Он дернул меня за руку чуть выше локтя. – Сколько ждать вас можно, Родион?!

– Я… я бежал… – наспех выдал я. – Мне нужно было время после распевки.

Геннадий Аристархович вздохнул.

– Умоляю, не подведите. – Он покачал головой. – Я за вас перед ректором поручился.

Об этом я знал, как и все остальные. Опера и правда была на грани отмены. Только потому, что ректора впечатлял опыт Геннадия Аристарховича и его режиссерские навыки, он все-таки дал опере состояться. На моих плечах лежала огромная ответственность: ключевая партия, отсутствие репетиций, слабое знание текста. Я рисковал, но был к этому готов.

Алиса, поправив деталь костюма и расправив кружево, подошла ко мне. Ее теплая ладонь на моем плече хорошо успокаивала. Сердце стало колотиться чуть медленнее, и пальцы уже не так дрожали.

Вместе мы справимся, я знал.

– Все будет хорошо, – шепнула она, хотя и сама волновалась. А кто не волнуется перед таким мероприятием?

– Поцелуешь на удачу?

Алиса, тепло улыбнувшись, потянулась ко мне, и я ощутил ее дыхание на губах. На нас никто не смотрел: хор был занят повторением партии и поправлял костюмы; педагог отчитывал нерадивого помощника. Я не выдержал: приблизился к ней и медленно поцеловал. Она обняла меня, и кружева на ее рукавах чуть царапнули шею.

– Все пройдет отлично, – шепнула она, отстранившись на секунду. Меня хватило только на то, чтобы кивнуть, и я снова ее поцеловал.

«Пора», – оповестил нас Геннадий Аристархович, и я услышал, как заиграла музыка. Из реквизита у меня была только наспех покрытая золотой краской лира, и я схватил ее в последний момент, чуть не забыв за кулисами. Цыкнув, преподаватель велел мне собраться. И я был уверен, что сделаю это, как только выйду на сцену.

Музыка громыхала. Зал заполнился до отказа. Даже лоджии оказались заняты. Мельком скользнув взглядом по залу, я увидел отца и Крис – ровно по центру в седьмом ряду. Были и все те, кто присутствовал на отчетном концерте. Пусть я и не слышал, но все равно догадывался, что они судачат об Эйдлене: везде был заявлен он как исполнитель роли Орфея. Я должен спеть не хуже, и это ложилось на плечи еще более тяжким грузом.

«Не хуже, а лучше», – наказал я себе.

И, взяв первую ноту, я почувствовал себя уверенно. Под моими ногами деревянный настил сцены будто сразу превратился в бетонную плиту. Я стоял на ногах так твердо, ощущал под собой опору, и мне казалось, что даже стихийное бедствие не способно сдвинуть меня с этого места.

Я уже не видел зал. Смотрел точно на зрителей, но прожекторы били в лицо, и было не до их эмоций. Я сконцентрировался на тексте, верных нотах и слушал аккомпаниатора. Пел хор, пел я, в голове все смешалось: действия оперы путались – сказывался недостаток репетиций. Но меня вела интуиция,