Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

к чему этот разговор приведёт. Нет! Ребёнок будет жить. Чего бы это ни стоило. Она мать, её святая обязанность – сохранить жизнь ребёнка, она несёт за него ответственность, это их с Сынхёном частичка. Элин заявила, что больше ни в один госпиталь не ногой, легла в кровать с молитвословом, и угрюмо завернулась в одеяло. Вместо больницы на следующий день она пошла в церковь, просила защиты у Божьей Матери, искала её понимания, ведь она тоже мать! Её сына, Иисуса, распяли, но он воскрес – какое счастье для материнского сердца! Элин думала о том, что если убьёт своего ребёнка – его уже никто не воскресит, поэтому ей нужно чудо иного рода. Ей нужны силы, чтобы выносить его, чтобы явить его свету, дать ему вдохнуть воздух этого мира. Сынхён не пытался отговаривать или переубеждать Элин, за два года брака, да и столько лет их знакомства, он привык к тому, что она права, она не ошибается, что она знает, как лучше, она научила его выдержке и терпению, житейской мудрости, как он может с ней спорить? Отцу Элин не стала говорить о болезни вовсе, не хотела расстраивать старика, тот едва отошёл от смерти жены ровно из-за этого же диагноза, а тут единственная дочь! Правда, о будущем внуке тоже никому распространяться не стали. Если Элин делалось плохо, и Сынхён, в переживаниях за неё, заявлялся на общие дела с Джиёном в грозном, упадочном настроении, он только говорил, что жена приболела, не вдаваясь в подробности. Ему казалось, что если он расскажет о плохом – оно умножится, а если расскажет о хорошем, то оно пропадёт. Замкнутость в их беде и радости сплотила Сынхёна и Элин крепче прежнего, вынужденные преодолевать испытание, посланное судьбой, отсеченные добровольно от общества, они сблизились до самой глубины, никому, кроме друг друга, не доверяя свои опасения, свои слёзы и улыбки. При очередном приступе боли Элин не выдержала и, задрожав, пытаясь сбросить с себя эту боль, впервые на памяти Сынхёна потеряла самообладание. Она буквально бегала по комнате, терзая руками ночную рубашку и воздух, стискивая зубы и плача, говоря, что, может, и не вынесет этого, может, последует за матерью и повторит её раннюю смерть. Ей стало страшно, она вырывалась из рук мужа, когда тот попытался прижать её к себе, но, в конце концов, сдалась и, заплакав на его плече, кое-как пришла в себя, когда он уже плакал с нею вместе. Показав свою слабость, Элин осознала, что уже не может запихнуть её в себя обратно полностью, часть её остаётся снаружи и не даёт покоя, терзает два сердца: её собственное и мужа. Сынхён интуитивно ощутил, что пришла его очередь быть твёрдым, быть опорой, не показывать своих чувств, своей трусости, но они научились без слов чувствовать друг друга, а как при этом что-либо скроешь? Он стал убеждать жену, что всё будет хорошо, что она зря волнуется, что они найдут решение, если ей становится невыносимо. Можно принимать обезболивающие – главное подобрать разрешенные беременным. Можно выносить ребёнка до шестого месяца, а потом через кесарево поместить его в капсулу, врачи сейчас способны выхаживать и сильно недоношенных! Сначала отвергнув эту идею, Элин, терпя всё более и более сильные муки, постепенно стала склоняться к этому варианту. Да, она потерпит до шестого месяца, а затем обратится за помощью к медицине. Что происходило с её здоровьем и организмом – она уже не знала, она больше не обследовалась и не хотела узнавать о том, как пагубно разъедает изнутри карцинома молодость и жизнь. Главное дотерпеть ради ребёнка до нужного срока, осталось меньше трёх месяцев… Боли пробивали до пота. Порой от пыток – иначе и не назвать, - идущих изнутри, Элин невольно плакала, прикусывая язык, валилась с ног, едва успевая хвататься за что-нибудь, чтобы не падать. Если Сынхёна не было дома, она позволяла себе стонать, кряхтеть или взвизгивать, но когда он возвращался – держала всё в себе. Щадящие беременный организм таблетки были найдены, но с каждым днём они всё меньше помогали, а препараты посильнее Элин пить не рисковала, не хотела травмировать ребёнка. Беспокойство за жену заставляло Сынхёна откладывать все дела, забывать о работе, терять к ней интерес, плевать на деньги. Его уже не интересовали заработки и будущие финансовые возможности, он хотел видеть Элин здоровой, прежней, чтобы ей не было больно, чтобы она улыбалась искренне, а не вымучено. Он видел, не слепой, что ей приходится прикидываться спокойной, читающей или что-то готовящей не сгибаясь, не корчась, не жмуря от боли глаза. Ему хотелось всё время проводить рядом с ней, отдать ей свои силы, своё хорошее самочувствие, но от болезни Элин делалась раздражительной, присутствие Сынхёна уже не утешало её, напротив, она старалась гнать его прочь, чтобы он не видел её такой, с постоянно слезящимися глазами, с безысходностью в них. О занятиях любовью забылось, они просто спали вместе, а после Элин и не выдержала лежать с Сынхёном, крутясь и выворачиваясь от адских мук, мешая ему спать, считая, что заставляет его страдать, наблюдая это уродство. Она перебралась в зал, со скандалом, через заверения Сынхёна, что он в любой ситуации хочет быть рядом. Но Элин отстояла своё угасающее одиночество, как больная кошка пожелав заползти подальше и издохнуть без свидетелей. Не отступающая и постоянная боль доводила её до мигрени, до тошноты, до полного бессилия. Но она же и затёрла границы её нравственной ответственности. В этом непрекращающемся кошмаре аборт уже не выглядел смертным грехом, но Элин отмахивалась от этих мыслей, как от демонов, только сильнее молилась, кусала подушку, выла и плакала, кладя руки на живот. Крики от боли сдерживать стало уже невозможно. Но стоило ей вскрикнуть, как прибегал Сынхён, пытался как-то облегчить её муки, целовал её, брал за руки, прижимал к себе. Элин заводилась ещё сильнее, кричала на него, просила уйти, не смотреть на неё, не видеть её. В этом больном неистовстве она была разъяренной и будто бы снова сильной, она умудрялась выгнать мужа подальше от себя. Ей казалось, что без этой навязчивой заботы она восстанет из пепла, способная сама себя поднять на ноги, только откричаться немного, отдышаться, и полегчает… Сломленный и трясущийся, Сынхён шёл в ближайший бар, пил там, много и долго, почти не пьянея. Проводил пару часов за выпивкой, не заговаривая с пытавшимися обратиться к нему такими же одинокими посетителями, игнорируя вопросы бармена о повторении порции. Сынхён только