Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

разные моменты (ударился ли мизинцем, или разочарован не самой удачной сделкой), Сынхён посылал всех в Шибальбу[35] – преисподнюю древних майя. Сзади раздались шаги и Сынхён, обернувшись, увидел доктора, проводившего операцию. Он стянул защитную маску с лица, и увесистой походкой брёл отдыхать, весь в своих размышлениях. Прокручивают ли в голове хирурги операции, которые только что сделали, или умеют переключаться быстро и ловко на другое, на ток-шоу, которое ждут вечером, на подарки детям, которые нужно купить? Сынхён застыл на несколько секунд, но потом, будто ужаленный, двинулся вперёд, окликнув доктора: - Господин Хун, господин Хун! – Тот остановился, и Сынхён, догнав его, вытянулся столбом. – Как… как всё прошло? - Без осложнений. Состояние вашей супруги стабильное. Всё, что требовалось – мы выполнили. Посмотрим завтра на её самочувствие, и уже терапевты и мои коллеги будут решать, как проводить дальнейшее лечение. - Хорошо… хорошо, - повторил Сынхён, кивая. Доктор отвесил поклон головой и уже тронулся дальше, когда бизнесмен отважился: - Господин Хун, а… можно ещё вопрос? - Я вас слушаю? - Скажите… скажите, - Сынхён почувствовал вязкость во рту. Сглотнул, потёр лоб двумя пальцами и, не то смущаясь, не то боясь, всё-таки спросил: - Какого пола… кто… ребёнок? Кто это был? - Уверенны, что хотите знать? – уточнил на всякий случай хирург. Ему удалось посеять сомнение в Сынхёне, и тот ненадолго растерялся, но потом отринул слабость и упрямо выдавил: - Уверен. Доктор Хун устало посмотрел на мужчину перед собой. В какой-то момент показалось, что он хотел похлопать его по плечу, но он не стал этого делать. - Девочка. Это была девочка. – Откланявшись, сделавший свою работу медик пошёл прочь. Сынхён, на ощупь найдя возле стены сидение, опустился на него. - Девочка, - повторил он. – Девочка. И, уткнувшись лицом в ладони, беззвучно и горько заплакал. Разумеется, говорить о полученной информации Элин нечего было и думать. Сынхён знал, что обезличенность нерожденной кое-как скрасит укоры совести жены. Он и по отношению себя понял, что проще было воспринимать дитя абстрактно, бесполо, как некое «оно», которого и не существовало нигде, кроме фантазий и идей, тогда бы не появилась режущая боль под сердцем, что будто бы пищала тонким голоском маленькой девочки, обвинявшей его, отца, в том, что он не дал ей пожить. Пока Элин отходила от наркоза, и ей всё равно нельзя было ни с кем видеться ближайшие сутки, Сынхён направился в бар и напился, но вернулся оттуда день спустя, без каких-либо признаков попойки. Ему всерьёз стало трудно переносить часы бодрствования и трезвого мышления, но он не мог показать Элин, в чём он ищет утешения. Если бы алкоголь не оставлял запаха и заметных проявлений себя изнутри человека, если бы изобрели неуловимый со стороны, но имеющий действие алкоголь… Впрочем, чем-то вроде этого были наркотики, разве нет? Не по всякому явно видно, что он выкурил травку, зато как хорошо бывает от неё на душе! И в голове. Началась терапия Элин, включавшая и горсти таблеток, и облучение. Всё это продуктивно действовало на состояние организма девушки, но не на её моральное состояние. Она словно потеряла интерес к себе и происходящему. Ежедневно навещавший её Сынхён не узнавал прежнюю Элин, избавление от ребёнка и осознание того факта, что внутри неё не осталось женского органа, ответственного за возможность материнства, надломили её. Ей не удавалось вернуть свою улыбку, в которую был влюблен Сынхён, но он продолжал любить жену и с отсутствием улыбки. Постепенно он буквально перебрался в больницу, чтобы всегда находиться рядом. Иногда спал прямо на кресле в палате Элин, иногда ночевал в свободных платных палатах. Каждая минута возле любимой стала ему дороже и ценнее во стократ, он так испугался и переволновался, когда пришлось решаться на операцию, он с таким ужасом представил, что может потерять Элин, что сам едва не скончался. И теперь, видя, как она больше не кричит от болей, не стучит кулаками по постели и не корчится, он находил успокоение в её простом присутствии, тихом, вялом, полусонном из-за лекарств. Элин стала очень малословной, предпочитала слушать Сынхёна, приносившегося новости из внешнего мира, но он и не пытался её расшевелить, понимал, что ей силы нужны для другого, да и что может сорваться с её губ? Сожаление, жалобы, раскаяние. Ему необходимо отвлекать её, развлекать, утешать. Вся забота о ней на нём. Он покупал журналы об искусстве, читал и разглядывал их вместе с женой, отыскивал самые феноменальные киноленты, заставляющие погрузиться в них и забыть о реальности, крутил их по ноутбуку для жены. Таскал фрукты и цветы корзинами, сладости коробками, газеты пачками, книги стопками. Как перед маленьким ребёнком играл натуральную увлеченность процессом, впихивал в Элин свой энтузиазм, свой смех, подбадривал её и раззадоривал, как мог. Конечно же, от отца Элин скрывать болезнь стало уже невозможно. Господина Ли оповестили о том, что дочь в больнице, и он прилетел через день, бросив всё, все дела на самотёк, ни с чем не разобравшись и никому не перепоручив. Дочь оставалась у него единственным, чем он дорожил, и финансовые проблемы стали неважными. Сынхён позволил себе иногда отлучаться, когда тесть оставался с Элин. Вдвоём они беседовали о былом, и зачем-то вспоминали мать-покойницу Элин. Сынхёну казалось, что это не к месту, и такими воспоминаниями только расстраивают его супругу, но не вмешивался. Он был рад, что Элин охладела несколько к Библии, и выглядела явно безучастной, когда господин Ли заводил разговоры о Боге, его помощи, его справедливости и поддержке всех, оказавшихся в тяжелой ситуации. Сынхён во всех этих религиозных догматах разуверился в одночасье. Ему хватило глупой веры, ему поперёк горла ожидание чудес! Медицина – вот что спасло Элин, а если бы они и дальше ждали чуда… Нет, об этом не хотелось больше думать. Когда запас веселья или, вернее, сил изображать веселье подходил к концу, Сынхён добывал косяк – а это с его связями и в окружении Дракона делалось без проволочек, вмиг, - и снова был полон энергии, азарта и радости, необходимых для реабилитации его жены, самого дорогого, бесценного, что у него было, ради чего ему не жалко было бы и всех денег, и собственной жизни. Сказали бы только, куда ею платить? Три месяца провела Элин в больнице, пока не наступила ремиссия. Рак отступил, хотя господин Ли, да и сам Сынхён, предпочитали говорить, что он излечился окончательно, а не