Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

но её уже будет не спасти. Ребёнка – может быть, её уже точно нет. Вы понимаете? - Д-да… да, - мутнея рассудком, кивнул Сынхён. - Нужно решать сейчас, спасаем мы вашу жену или ребёнка? Пока есть шансы. Поймите, чем быстрее примемся за дело, тем большая вероятность, что не разовьётся во всю третья стадия. Здесь уже очень и очень серьёзное состояние, требуется ударная доза химеотерапии… - Мне нужна жена, - не думая, поднял взгляд к глазам доктора Сынхён. - Тогда идите и убедите её в этом, она пришла в себя, а нам нужна подпись согласия на хирургический аборт. Мужчина указал в сторону, приглашая следовать за ним. На негнущихся ногах, Сынхён дошёл за ним до палаты интенсивной терапии, где лежала заплаканная Элин, безнадёжно поглядывающая на действия медсестры, проверявшей капельницы. Переодетая в больничную распашонку, девушка выглядела ещё худее и бледнее обычного. Она ухватилась взглядом за мужа, но даже улыбнуться толком не получилось, когда он подошёл к ней. Их незаметно оставили одних, и вышедшая последней медсестра прикрыла двери со стеклянными вставками. - Я потеряла сознание, да? – утверждая, а не спрашивая, кивнула Элин. – Я сначала не поняла, что произошло, когда увидела вокруг врачей… - Родная, они сказали тебе, что нужно для лечения? – переживая, как бы не пришлось самому произносить страшное слово, поинтересовался Сынхён. Элин перестала пытаться делать беззаботный вид. Глаза скатились в сторону, к стене, она вся померкла. - Да, сказали. Они говорят, что я умру, если не решусь на это… - Элин, любимая, самая любимая моя на свете, - взяв её руку и зацеловав, наклонился к ней Сынхён, начал целовать мокрую от слёз щёку. – Это же ничего. Ничего страшного. Потом попытаемся, ты только сама… - Потом? – посмотрела на него снова Элин. Яростно, как Немезида. – Потом? Ты, видимо, не углубился в чтение документа, который я должна подписать? - Я его не видел… - А я видела! Я прочитала! Мне объяснили! Рак по всей матке, Сынхён, он везде! – брызнула слезами, но не разрыдалась Элин, она сжала его ладонь сама, тонкими, но мощными от нервного спазма пальцами. – Они её всю теперь должны вырезать, чтобы меня спасти… у меня не будет детей, понимаешь? Никогда не будет. У нас не будет детей. Ни сына, ни дочери. Никого. Никогда! – Глаза её округлились в трагичном безумии, Элин уставилась на супруга, ожидая ответа. Она ждала, что он разделит её горе, её ужас, её страдание. Она не представляла, как выглядит будущее без ребёнка, о котором они так мечтали. Сынхён так хотел дочку! Понуро и виновато, неизвестно почему, будто его роль в драме была ключевой, мужчина сгорбился возле кушетки. Из него тяжело шли слова, хотя в мыслях их было множество. Ощущая, что Элин теряет терпение, он всё же сказал: - Мне без тебя дети не нужны. Мне всё равно, будут они или не будут. Лишь бы ты была. Я без тебя жить не хочу. Теперь настала её пора замолчать. В тишине, под электрическое жужжание приборов, они сидели и сокрушались над изломанной судьбой, которая ещё четыре месяца назад казалась такой прекрасной, бесконечной, безграничной. И вот эта палата, больница, требование самостоятельно вынести приговор. - Что ж это ещё за выбор Софи[34] такой… - закрыла веки Элин. - Это всего лишь этап, трудный и временный, - взял себя в руки Сынхён, чтобы твёрже и убедительнее произнести нужные фразы. – Необходимость во благо. - Во благо чего? - Нашего блага. Когда ты вылечишься, мы будем думать об остальном, но сейчас главное – твоё здоровье. - Сынхён… - распахнула она глаза, и посмотрела в лицо мужа. – Я не прощу себе этого. Я буду считать себя убийцей. - Считай убийцей меня. Пусть это будет на моей совести, Элин. Пожалуйста. Пусть будет так. Но мне нужна ты. Если ты… ты оставишь ребёнка, а сама… - Сынхён поджал губы, качнув головой. – Я не стану его воспитывать. Я к нему даже не подойду. Это он – ребёнок будет убийцей. И я не прощу его, ты поняла меня? Элин словно уснула с открытыми глазами, долго-долго переваривая отповедь Сынхёна. Потом её рука чуть расслабилась, и она, сдавшись, дрогнула ресницами. - Позови… скажи им, что подпишу документ. Через несколько часов операция была подготовлена. Элин увезли на каталке, погрузив в сон и обколов анестезией. Сынхён мерил шагами коридор на том же этаже, не в состоянии сидеть, стоять, думать. Где-то внутри он ощущал искреннее равнодушие по отношению к ребёнку, которого они с Элин лишались. Мужчина уже не мог простить ему все эти недели мучений, то самопожертвование, которое крошечный зародыш пробудил во взрослой и умной женщине. Да, Элин была доброй и склонной к благотворительности, альтруизму, но меру-то надо знать! Почему надо разбрасываться своей жизнью там, где это совсем ненужно? Сынхён возненавидел религиозное влияние, которое подействовало на мировоззрение жены и привело её к такому халатному отношению к своей собственной персоне. Её любило столько людей: он сам, её отец, подруги, бывшие ученики, люди, которым она когда-либо помогла, а она хотела подсунуть вместо себя своим близким какое-то кричащее и не сформировавшееся существо, которое, возможно, вырастет никчемным, глупым и отвратительным. Да разве так можно? Ценить нужно тех, кто уже стоит на ногах, а не тех, кого на ноги ещё только нужно поставить. Да и вообще, как гласила пословица его родины, и десять детей не заменят одну жену. Не зная как, Сынхён оказался неподалёку от операционной. Он потерял счёт времени и запутался в направлении своих коридорных прогулок. Просто ходил и ходил, ходил и ходил, изредка сталкиваясь с персоналом. Он хотел посмотреть на время в телефоне, но не нашёл в карманах телефона, да и не смог вспомнить, где его оставил? Где-то на стульях, или в машине скорой, или в квартире? Этот мысленный поиск улетучился, сменившись беспокойством за Элин. Как идёт операция? Хорошо ли она закончится? Бывают ли риски во время таких хирургических абортов? Руки тряслись, вспоминая о давно забытой вредной привычке – курении. Но нет, он пообещал Элин больше не курить, он перестал ругаться матом, что и раньше делал не часто, но под её воспитательным взглядом и с её замечаниями вовсе прекратил. Он искал вычурные эпитеты, веселя её странными словесными формами, в которые облекал матерный смысл. Вместо нецензурных междометий, срывающихся порою в