Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

и, проверив предварительно карманы на наличие ценных предметов, не обнаружила там пластину неизвестных ей таблеток. Муж ни на что не жаловался, не говорил, что у него что-то болит. Для чего ему лекарства? Элин набрала в интернете название и опешила. Психотропные вещества. Наркотики. Наркотики! Анализируя его поведение, у неё стали сходиться концы с концами. Так вот откуда этот чудаковатый хохот, откуда эти неловкие и неугомонные движения… Но зачем? Почему? Для чего? С тяжелым сердцем дождалась она его возвращения из офиса, и молча, без обвинений и претензий, положила найденное перед ним на стол. Сынхён посмотрел на улику и всё понял. Долго молчал, обдумывал, стыдился. Никогда и не перед кем, даже перед собственными родителями он не стыдился ошибок и проступков так, как перед Элин. Она была его совестью, его душой, его всем самым лучшим. Девушка сидела напротив, не глядя на супруга, сложив руки на коленях, ждала каких-нибудь объяснений. - Мне было тяжело, - сказал Сынхён, наконец. - Мне тоже, - заметила Элин. - Ну… ты тоже можешь попробовать, - неудачно пошутил он. - Это не смешно. На самом деле – не смешно. - Прости… - Ты не можешь без них обойтись? – Они не смотрели друг на друга, говорили будто через третьего посредника, сидевшего перпендикулярно к ним за столом. Их взгляды сошлись на невидимой точке на третьем стуле. - Я пытался. То есть, у меня и сейчас нет зависимости… Я могу бросить… - Но? – отметила многоточие тона Элин. - Но мне станет тяжелее. - Ты сильный, Сынхён, ты в состоянии справиться без всяких там… без всякой химии! - Ты всегда говоришь мне, что я сильный, но это не так, - покачал он головой, - я никогда не был сильным, Элин, я ведомый человек, да, я кое-что умею, кое в чём разбираюсь, но я не сильный, я нерешительный и трусоватый… - Ты сильный, - обрубив его доводы, пропечатала слова девушка. - Это ты делала меня сильным. Только ты. - А теперь я делаю тебя слабым? – сдерживая участившееся дыхание, бывающее предвестником слёз, спросила Элин. - Нет… - Это из-за меня ты стал употреблять всякую гадость? - Нет! – жарче возразил Сынхён, посмотрев на жену. - Я, видимо, всё-таки обузой стала тебе. Я не должна губительно влиять на тебя, губить твою жизнь, заставлять тебя идти по наклонной… Боже, для чего только меня спасли? – шепотом добавила она под нос и спрятала лицо в руках. - Не смей говорить такое! – поднялся Сынхён и, подойдя к жене, опустился на колени, чтобы удобнее обнять её, сидящую на стуле, за талию. Ещё не до конца вернувшая свои килограммы, хрупкая, тонкая, она утонула в плотных руках мужа. – Элин, что ты болтаешь? Ты – моя жизнь, ты - моя радость, ты – моё всё! Если я совершаю какие-то ошибки, то по своему неразумению, а не по твоей вине. Ты всегда приносила и приносишь мне только счастье… - Не ври, - заплакала она в ладони, - не ври, все последние месяцы тебе тяжело, тебе не мила вся эта жизнь, не такого ты хотел для себя… - Я хочу для себя только тебя! - И меня ты не хотел… Я навязалась тебе, проклятая, и мучаю тебя! – сорвав платок с головы, Элин разрыдалась в голос: - Страшная и больная, ну на что я тебе, Господи, Сынхён?! - Я люблю тебя! Я люблю тебя, Элин! – Он приподнялся, чтобы отвести в стороны её руки, прижать её к себе, расцеловать лицо. – Красавица моя, самая красивая, что ты болтаешь? Ты уже здоровая, ты самая лучшая, Элин, я прошу тебя, перестань, прошу, не говори ерунды, ну, посмотри на меня? Он едва сумел завладеть её лицом и развернуть его к себе, покрасневшее и с мокрыми глазами. Элин хлюпала носом. - Я люблю тебя, - тише и размеренней повторил он. – Возможно, ты полюбила меня первой, но если в этих трудностях ты меня разлюбишь, клянусь, я пролюблю тебя в два раза дольше. За все те упущенные годы, что был слеп и глух. Я буду любить тебя всегда. Всегда. Поняла меня? Поняла? Вытирая слёзы, Элин кивнула и, сдавшись, прижалась к Сынхёну, обняв его за шею. Он пригрел её на своей груди, из последних сил сам едва не плача. В самом деле, только она и придаёт ему силы. Если не будет её, он сломается. Без Элин, для чего ему жизнь? Уверившись на какое-то время в том, что всё ещё будет прекрасно, Элин наслаждалась любовью Сынхёна свою предпоследнюю осень. Они обрели друг друга в который раз, открылись друг другу, целыми днями держались за руки, неспешно гуляли по Сингапуру. Им пришла мысль посетить Шэньчжэнь, посмотреть на те места, которые свели их, отдать дань памяти улицам, пляжам и кафе, что служили приютом их зарождающейся любви, пришедшей через дружбу. Они снова строили планы. Элин съездила в Малайзию, посетила несколько детских домов с материальной поддержкой в виде денежных вложений. Она присматривала ребёнка для усыновления. Сынхён был согласен, он считал, что начать надо с одного – пока ещё у Элин не столько сил, чтобы возиться с несколькими, ухаживать за ними, ей самой ещё уход требуется. А потом они возьмут ещё одного, и ещё. Деньги позволяли. Несмотря на то, что порой Сынхён напрочь отвлекался от дел и забивал на них ради жены, все сделки и финансовые операции подхватывал Джиён, заканчивал их сам, доводил до ума. С тех пор, как он узнал, что у Элин рак, он не предъявил ни одной претензии Сынхёну, не дёргал его по ночам, не отвлекал, но строго следил за счетами того, за делами, развивая их, самостоятельно созваниваясь с Йесоном и прося помочь другу, пока тот был занят личной напастью. Йесон регулярно бывал в Сингапуре, он знал Элин и, узнав о том, какая беда обрушилась на голову Сынхёна, сам любивший собственную жену до самозабвения, не попросил ничего за помощь и содействие, желая вчерашнему компаньону, а теперь уже и тоже товарищу, чтобы его семью наконец-то покинули несчастья. Но до конца изжить в себе тревоги и грусть Элин не смогла. Что-то безвозвратно померкло в ней, и даже после недели безоблачных прогулок, романтических ужинов и поездок по побережью, она погружалась в какое-то мрачное логово с тенями прошлого. Сынхён никак не мог понять, что её