Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

неизвестно на каком языке родившаяся изначально. «Хочешь выжить? Хочешь выжить? Хочешь жить?» - стучал один и тот же вопрос. Элин тяжело облокотилась на стол, переваривая. У неё не было сил говорить. Хочет ли она выжить? Хочет ли она жить? До того сладкими были минуты, показанные ей в Париже, до того ясно вспомнилось, как провели они те далёкие дни с Сынхёном там, в благословенной Франции, до того хотелось обнять его, смеяться с ним, видеть его улыбку и целовать его улыбающиеся губы. До слёз хотелось всего этого, но было чувство, что в Европе они поселились навсегда, обосновались в Париже, порвав со всем, что их когда-либо связывало с Азией. Почему? Что случилось? Неужели Дракон на самом деле становился таким могущественным и беспощадным? Не замечая, что произносит вслух, Элин пробормотала: - Я поняла видения, я поняла… - Перед ней стоял выбор: выжить и дать Дракону захватить своей преступной бандой весь восток, убив тысячи людей, или умереть, и предотвратить его усиление власти заботами о лучшем друге. Только горе Сынхёна остановит Джиёна, только оно заставит одуматься, задуматься, взглянуть на жизнь иначе. Ведь если она сейчас воспользуется услугами шамана, вылечится – это будет услуга Дракона, это он останется победителем, нашедшим средство, он почувствует своё всемогущество, а в Сынхёне и Элин увидит должников, обязанных своим счастьем. Это вобьёт клин в дружбу, мужчины разойдутся в разные стороны, да, Элин всё отлично понимала. Но можно ли верить каким-то миражам? Это всего лишь сновидения от наркотических трав… Хочет ли она жить? Хочет ли она выжить? Девушка посмотрела в ту темноту, где сидел чойчжон. – Я знаю, вы меня, может, не понимаете… но я попытаюсь… я… чтобы сделать выбор, чтобы определиться, мне нужно только одно. Скажите, попробуйте ответить, попробуйте понять мой вопрос… Если… если я умру, мне нужно знать только одно, если меня не станет, сумеет ли Сынхён стать счастливым? Он будет счастлив? Он плакал по мне, но сразу ведь по всем плачут. Пройдёт ли это? Найдёт ли он другой путь, без меня? Элин поймала себя на том, что говорит без умолку, и прикусила язык. Её всё равно не понимают, на что она надеется? На то, что тибетский старец из глуши говорит по-корейски? Но вдруг что-то шевельнулось. Не перед ней, нет – внутри неё. Волоски на коже встали дыбом, потому что в голове, как и вопрос до этого, сами появлялись слова. Чойчжон не разговаривал языком! Он передавал понятия и фразы мыслями, какими-то сигналами, которые человек ухватывал сам, незаметные, невнятные, но доступные. - Путь, выбранный тобой – путь жертвенности, - сказали эти мысли её же собственным голосом, и она не могла с ним не согласиться. – Сынхён научится у тебя этому. Скажи сама только, была ли ты счастлива в этом пути? Элин хотелось плакать. Она всегда получала удовлетворение от добрых дел, от помощи людям, от того, что могла поделиться чем-то, но все её бескорыстные подвиги, не ради славы или заработка, а просто так, чтобы кому-то облегчить жизнь, кончились вот этим всем: болезнью, потерей ребёнка, близкой смертью, наркоманией мужа. Ради этого она старалась? К этому шла? Но разве жалеет она о сделанном и прожитом? Ничуть. Элин поднялась и, поблагодарив чойчжона низким поклоном, на какой хватило сил, покинула его обиталище. По сторонам за ней пошли уже другие, но всё такие же грозные, обветренные и мужественные типы, сопровождавшие путешественницу теперь сверху вниз. У подножья, откуда она начинала идти пешком, разбили палаточный лагерь те, с кем она приехала. - Всё в порядке? – первым заметил её Сынхён, подбежавший и обнявший жену. – Тебя не было со вчерашнего дня! - Серьёзно? – удивилась Элин. Она не почувствовала времени. Вообще. - Да, мы сильно волновались, но через этих ребят, - мужчина кивнул на удаляющихся провожатых с Лхатагари, - прорваться нечего и думать. Так что, любимая, он поможет? Тот чойчжон… - Я не приму его лечения, - оборвала Элин резко, пока Сынхён не продолжил, пока не показал ей, сколько надежд вложил в эту поездку. – Я не согласна лечиться у него. - Но… но почему? – растерянность и обреченность разрисовали лицо мужа. - Там… курение каких-то травок, какие-то спиртные настойки… да и, это чистой воды сатанизм! Он там демонов вызывает. Не хочу. - Да пусть хоть самого дьявола! – громыхнул Сынхён басом, взмахнув руками. – Лишь бы это помогло! - Я… - Элин отвернулась, давя в себе слёзы. Ей самой верилось и не верилось, что произошедшее имело отношение к реальности. – Поблагодари Джиёна за попытку, когда вернёмся. Но передай, что я предпочту достойно умереть, чем недостойно жить. Это не было претензией или презрением. Элин почувствовала, что уже никогда не увидит Джиёна, и ей хотелось оставить ему некое послание, а заодно и супругу, всегда искавшему любые, даже грязные и неприглядные средства для достижения чего-то: удовольствия, заработка, хорошего настроения, моральной силы. Ей хотелось оставить послание о том, что дурные деяния не останутся безнаказанными, о том, что нельзя играть с чужими жизнями, о том, что лучше созерцать, а не разрушать. Ей хотелось преподать пример преступникам и эгоистам, особенно одному, который назвал её слабачкой. Ей хотелось показать, что жизнь – это не то, за что цепляются вопреки всему. Есть вещи и поважнее: любовь, честь, принципы, счастье близких. Вовремя остановиться и уйти – тоже умение. Уметь умирать – это одна из характеристик жизни. Если и был хоть один урок по жизневедению, который она знала, то он, воистину, заключался в самопожертвовании. Отказаться от всего ради других – разве это предосудительно? Разве это слабость? Элин была больна и не могла больше иметь детей, но ей хотелось, чтобы Сынхён жил полноценной жизнью и завёл нормальную семью, поэтому ей нужно уйти, а поскольку своей жизни без Сынхёна она не представляет, то и выход всего один. В конце концов, во всём случившемся виновата только она сама. Так она и пришла к последнему дню. Накануне Элин пришла в себя совсем ненадолго, не разговаривала, только выражением лица показала, что плохо себя чувствует, и опять уснула. Сынхён не переставал держать её за руку, просыпаясь от нервного напряжения каждые полчаса. Он уже очень давно не спал подряд дольше двух часов. У него залегли под глазами глубокие тени, он сам похудел, но не отходил от постели жены, которую забрал из последней клиники и привёз в