Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

их сингапурскую квартиру. Кровать подвинули впритык к окну, чтобы открывался пейзаж на пролив, на воду, на небо. Элин нравилось открывать глаза и следить за облаками, или полётом птиц. Так и сегодня, она открыла глаза рано, ещё не было и половины восьмого утра. Аппарат с датчиками, подключенный к ней и следящий за показателями функций сердца, вёл себя спокойно. Сынхён и сам дремал лишь наполовину, поэтому вскоре заметил открытые глаза Элин. Он сел и выпрямил спину, потянувшись. - Я встретила новый день, - улыбнулась Элин, глядя на солнце. Январь месяц, но в Сингапуре жара и по всем признакам настоящее лето. - И ещё много их встретишь, - приподнял Сынхён её ладонь и поцеловал. Ему понравилось, что она заговорила. Это было добрым знаком, у неё прилив сил! До этого она едва ли ограничивалась однимдвумя словами в несколько дней. Иногда было видно, что Элин не совсем понимает, что происходит, а из присутствующих безошибочно и постоянно узнавала исключительно Сынхёна. - Ты встретишь, без меня. - Да как же я без тебя их встречу, любимая? Да я даже смотреть на это солнце не стану! – Продолжая улыбаться, Элин посмотрела на Сынхёна. Её пальцы слабо сжали его указательный палец. Он замолчал, видя этот жест. Сквозь улыбку из её глаз потекли слёзы, такие внезапные и чистые, настолько непонятные и искренние, что у Сынхёна закололо сердце. Элин прошевелила губами «воды», и он помог сделать ей глоток из чашки. Пересохшее горло мешало ей говорить. Но она собрала оставшуюся волю. - Кто… был… ребёнок? – вдруг спросила она. Сынхён вздрогнул. Он хотел начать говорить о том, что не знает, не интересовался, забыл, но взгляд человека, стоявшего на пороге смерти, не позволял обманывать. Этот взгляд видел ложь за версту. И мужчина безоговорочно капитулировал: - У нас была дочка. – Элин вздрогнула, всхлипнув, но улыбнувшись сильнее. - Как ты и хотел. - Да, как я и хотел, - согласился он, наклонившись к жене и поцеловав её лоб. Она сомкнула веки. – Ты исполнила все мои мечты, родная. И ты осталась единственной моей мечтой. И всегда ею будешь. Но Элин уже почти не слышала. Жизнь покидала её. Разум отключался, слух угасал, память обрывалась. Ясность сознания, вернувшаяся на минуту, исчезла так же внезапно, как и появилась. Дыхание становилось всё медленнее и прерывистее, пока не затруднилось настолько, что пошли перебои в сердце. Аппарат возле кровати запищал, вызвав панику у Сынхёна, он всполошился и стал звать дежурившую в квартире платную медсестру. Та увидела выравнивающуюся линию пульса, сделала срочный вызов врача, попыталась сама оказать помощь пациентке, но всё было бесполезным. Прибывшие медики только зафиксировали время смерти: девять семнадцать утра. И всё вышло, как видела Элин в том мираже, что подарил ей тибетский шаман. На её похоронах, еле живой, не стоящий на ногах, валялся на земле Сынхён, трезвый, но помешавшийся от горя. Он не то пытался откопать жену, не то зарыться с нею вместе. Он звал её и кричал, то и дело поднимаемый кемнибудь, но всё было тщетно. Даже принятая горсть успокоительных с утра его не спасала. Отец Элин рыдал, Ючон стоял угрюмо, кусая губы и не видя ничего, кроме надгробия. В его душе осталось несбыточное, неиспытанное, то, что уже никогда не будет получено. Ючон не смотрел на убивающегося Сынхёна, но считал, что тому повезло куда больше, и это ему, Микки, следовало бы грызть землю, чтобы оказаться хоть где-то вместе с девушкой, которую он любил всю жизнь. И продолжал любить. Джиён остался последним гостем, кто не сдался и оттащил Сынхёна от могилы. Но тот напился и вернулся обратно. Джиён пришёл за ним снова – уволок. Сынхён напился и вернулся обратно. Так продолжалось девять дней. Джиён не выдержал, он был хозяином Сингапура и позволил себе распорядиться: выкопал Элин, отправил в крематорий, а оттуда – в колумбарий. По крайней мере, Сынхён теперь пил на лавочке в помещении, и там же валялся. Но вскоре он попытался покончить с собой. Его нашли возле именной таблички, прятавшей урну, наглотавшимся снотворного. Едва откачали. Джиён отправил его в закрытое лечебное заведение, поправить нервы. Целебного курса хватило ненадолго. Выписавшийся Сынхён провёл на воле меньше двух недель, когда вновь начал спиваться, употреблять наркотики, и пытаться резать себе в ванной вены. Джиён понял, что лёгкая реабилитация не годится, и надо поработать над товарищем посерьёзнее. Он закрыл его в специализированном центре в Швейцарии на три месяца. Вытащил оттуда на короткий перерыв – на похороны отца Элин, господина Ли, не на много пережившего дочь. Сынхён жил словно во сне, он не понимал происходящего, смотрел сквозь людей, иногда разговаривал с Элин, будто она ещё была жива. Он бредил наяву, не хотел по утрам просыпаться, ходил до темноты с закрытыми глазами, и соглашался открывать их только после заката. Он отказывался вставать из постели, и санитары с ним прекратили бы мучиться, если бы не большие деньги, что платил Джиён. А он запретил дурное обращение с другом. Никакого электрошока, никаких психотропных, которые делают из людей овощей. Только психология, только здоровый образ жизни! Врачи бились над депрессией и суицидальными настроениями Сынхёна, но никак не могли подвести его к надлежащему состоянию. В результате Джиён забрал его под свой контроль. Первым же налил товарищу стакан, выпил с ним. Заговорил об Элин, дал выговориться Сынхёну. Напоил его до поросячьего визга. Тот во сне дрыгался и плакал. Утром подскочил, бегал по дому, звал Элин, уверял, что она жива – просто её от него прячут. Капризничал, как ребёнок, топал ногами и требовал вернуть ему жену. Но когда Джиён наорал на него, что Элин мертва, и никогда живой уже не будет, Сынхён завизжал, как резанный, заметив вокруг себя дневной свет, словно был вампиром, рухнул на пол, пытался рыть паркет и прятал голову руками. Джиён поднялся в спальню, достал наркоту помощнее, спустился и предоставил другу новое лекарство. А потом опять, изо дня в день, вытирал его сопли, приводил в чувства, заново опаивал, бил по лицу, если тот отказывался трезво рассуждать. Заказывал проституток. Сынхён сторонился их, как девственник, над чем девицы потешались, но Джиёну было противно смотреть… он не понимал до конца, что именно испытывает, будучи в курсе всей глубины трагедии, но знал, что должен заставить Сынхёна жить дальше, перебороть в себе горе, очнуться, отряхнуться. Шлюхи бестолково штурмовали неприступного мужчину, который отмахивался от них,