Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

Вебстера (1658–1720 гг.), который противопоставлял два договора – 1643 и 1707 гг., и в призыве Арчибальда Фоера (ум. 1710 г.), разделявшего идеи Священной лиги и вопрошавшего: «если они не поддерживают нас в нашем понимании [истинной церкви], не должны ли мы оспаривать нарушение Ковенанта и ожидать божьей помощи в выборе нашего собственного короля?»[312].

В XVIII в. альтернативой унии 1707 г., нарушавшей завет ковенанта, приверженцы камеронцев считали независимую и хранящую пресвитерианскую традицию Шотландию. Отстаивая преданность идеям Священной лиги 1643 г. и памятуя о стремлении искоренить прелатство, заключенном в договоре-ковенанте, камеронцы выступали не против англо-шотландского объединения как такового, но против необходимости отказа от своей священной миссии. Даже несмотря на критику договора 1707 г. и антианглийскую риторику, ковенантеры продолжали оставаться юнионистами и провозглашали стремление к священной истинной унии трех королевств. Этой позиции они придерживались на протяжении всего XVIII в. – и в 1712 г., когда провозгласили новый ковенант, заявив, что «нация, объединенная в мире и любви…. лишена этого единства… греховной инкорпоративной унией», ив 1761 г., когда реформированные пресвитериане – так стали называть ковенантеров после 1743 г. – выпустили Завет, вновь провозглашавший «объединенный интерес Христа на земле», воплощенный в статьях Священной лиги и ковенанта.

История ковенантского движения в Шотландии и в XVII, и в XVIII вв. была тесно связана с поисками национальной идентичности, который в европейском контексте как в Новое время, так и в нынешних условиях обусловлен целым рядом факторов материального и идеального порядка. Национальный дискурс, заключающий в себе культурные мифы и стереотипы, мог обрести реальное воплощение только в том случае, если в его основе лежали массовые представления, связанные с общей исторической памятью. Идея общности прошлого и исторических судеб народов, создающих нацию, хотя и подвергаемая интеллектуальной обработке, легитимировала националистические притязания посредством апелляции к концепту исключительности или, в некоторых случаях, даже избранности народа в целом или отдельной группы, являющейся центром нацие-строительства.

Эти представления нуждались в актуализации, которая, как правило, являлась результатом деятельности интеллектуального ядра формирующейся нации и реализовывалась посредством транслирования и диссеминации национальных идей в широкие слои населения. В этом процессе традиционные элементы культуры, изъятые некогда из массового обращения или даже подвергаемые запрету и преследованию в течение какого-то времени, а теперь положенные в основу национального проекта, возвращались, наполненные новым содержанием и обретшие иной смысл. В то же время идея исключительности являлась тем элементом социальной традиции, который ни при каких обстоятельствах не мог быть утрачен, поскольку именно представления об особом статусе этнической или общественной группы были способны объяснить ее притязания на национальный суверенитет.

Одновременно и сама идея исключительности должна была являться частью народной культуры, быть укорененной в исторической памяти и сопровождаться другими распространенными мифами, существование которых являлось элементом национальной мифологии. Одним из таких сопутствующих компонентов представлений об исключительности, направленных вовне и основанных на противопоставлении «свои – чужие», являлся шотландский эгалитаристкий миф, в рамках которого провозглашалось равное право всех членов нации на доступ к ресурсам, – интеллектуальным, материальным, политическим и т. д. – что в одно и то же время способствовало формированию внутренней, как синхронной, так и диахронной, идентичности, основанной на осознании групповой общности.

Другим элементом социальной традиции, сопровождающим процесс нацие-строительства в целом ряде случаев, является концепт договора. Способствуя изживанию конфликтной идентичности, возникающей в результате кризиса эпохи нацие-строительства, идея договора является важным фактором формирования нации, поскольку не только позволяла примирить враждующие идентичности, но и в некоторых случаях объясняла те или иные события и факты прошлого, а, значит, являлась важной составляющей исторической памяти. Особое влияние идея договора приобретает тогда, когда она основывается на религиозных идеях и выражается в ветхозаветных категориях завета, контракта, и пр.

Однако, если выраженные в этнических или социальных категориях представления об исключительности являются обязательным компонентом национальной мифологии, то идея контракта, договора не представляет собой непременной части социальной традиции, связанной с формированием нации. Но именно эти два компонента национальной мифологии – идея исключительности и договора – являются теми взаимодополняющими элементами, чье изолированное существование способно привести к искажению процесса нацие-строительства, который может выражаться в форме социальных конфликтов, политического противостояния или религиозной борьбы. И наоборот – концепт договора, дополняющий идею исключительности, способен сбалансировать нацие-строительные противоречия и придать им характер эволюционной трансформации, в рамках которой не происходит революционного разрыва с предшествующими социальными практиками.

Шотландская ковенантская традиция является одним из редких примеров того сочетания представлений об исключительности и эгалитаризме, которое стало условием формирования шотландской национальной идеи, выражающей интересы подавляющего числа шотландцев, и преодоления конфликтных проявлений нацие-строительного процесса. Складывание того, что разными исследователями именуется и «юнионистским национализмом», и «концентрической» идентичностью, а по своей сути является свидетельством сбалансированности традиционных и инновационных проявлений формирования нации, было обусловлено значимой ролью традиции ковенанта в интеллектуальной культуре и социальных практиках Шотландии.

Вместе с тем история шотландской идентичности и осмысление роли традиции ковенанта в ее развитии дают возможность еще раз верифицировать ряд теоретических гипотез о процессе эволюции национальной идентичности. Во-первых, определяющую роль в процессе структурирования идентичности играет религиозный фактор и исторические представления народа, создающего нацию. Во-вторых, этническая идентичность должна пониматься как феномен, конструируемый посредством взаимодействия в рамках более крупных институциональных систем, отношения между которыми строятся на основе взаимодействия и конфликтов. В-третьих, этническая идентичность реализуется посредством противопоставления другой идентичности, и в этом смысле любая этническая идентичность – это то, кем мы не являемся. В-четвертых, как только идентичность сформирована, ее институциональный контекст должен препятствовать конфликтам – иначе говоря, регулятивная функция этнической идентичности заключается в том, чтобы препятствовать возникновению конфликтов, а аберрация нацие-строительного процесса способна привести к тому, что идентичность не выполняет эту функцию. И, наконец, важной методологической посылкой такого понимания идентичности является когнитивное обособление этничности и понимание ее как части культуры, которая характеризует происхождение и характер группы, ее отличие от других сообществ в рамках широкого политического контекста и отношений с другими социумами и властью.

Шотландская история XVII столетия, полная конфликтов и поисков новых форм взаимоотношений, несмотря на завещанный ею следующему столетию целый ряд неразрешенных противоречий, знаменовала окончание значимого периода прошлого в истории северо-британских земель. Одним из наиболее существенных результатов завершающегося этапа стало формирование условий для более тесного англошотландского союза, оформление которого теперь было лишь вопросом времени. Преодолев период войн и кризисов, столкнувшись с вызовами религиозных реформ и политического противостояния, жители северных регионов Британии со временем сформировали такое понимание англо-шотландских отношений, в котором все их прошлые контакты были лишь подготовкой к объединению. И хотя в наибольшей степени такое понимание станет основным сюжетом XVIII и XIX вв., XVII столетие с его ковенантской историей, сочетающей религию и политику, но