Homo Bonus. Обнадеживающая история человечества - Рутгер К. Брегман

Или вспомним, как в школах принято разбивать день на отдельные уроки. «Школа – единственное место, где мир делится на тематические блоки», – замечает наставник Роб. И правда, в большинстве школ звонок на перемену звенит ровно в тот момент, когда ученики только-только начинают понимать, о чем говорит учитель. Можно ли изобрести систему, которая еще больше мешала бы учиться?

Чтобы у вас не сложилось неверное представление о философии невмешательства, которую исповедуют в «Агоре», важно сделать ряд уточнений. Здесь поощряют свободу, но не анархию. В школе все же существуют минимально необходимые правила. Учебный день начинается утром в один и тот же час; в середине дня предусмотрен час тишины для спокойного отдыха; раз в неделю каждый ученик встречается с наставником. Дети понимают, что от них ждут многого, и при работе с наставниками стараются формулировать свои цели.

Наставники – очень важная часть системы. Они заботятся о детях, ставят перед ними задачи, поощряют и направляют. Откровенно говоря, их работа намного сложнее, чем у обычных учителей, – прежде всего потому, что стандартные педагогические методики здесь не годятся. «Мы не можем научить детей многому из того, к чему у них есть интерес», – объясняет Роб. Например, он не говорит по-корейски и ничего не понимает в программировании, но именно он помог Анжелике и Рафаэлю на их пути.

Главный вопрос, конечно, заключается в следующем: подходит ли эта модель для большинства детей?

Учитывая невероятное разнообразие учеников в «Агоре», я вижу все основания полагать, что да[568]. Сами дети признаю́т, что им понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть, но в результате они научились следовать за своим любопытством. Шеф Дрюммен сравнил их с цыплятами, которых долго держали в тесных клетках: «Пару лет назад я купил несколько таких цыплят и выпустил их у себя во дворе. Так они не могли сдвинуться с места! Прошла целая неделя, прежде чем они набрались смелости и начали прогуливаться».

А теперь к плохим новостям. Любые радикальные новшества неизбежно вступают в противоречие со старой системой.

Справедливости ради, в «Агоре» детей готовят к жизни в совершенно ином обществе и стремятся дать им возможность стать самостоятельными, творчески мыслящими личностями с активной гражданской позицией. Но если программы «Агоры» не будут соответствовать требованиям образовательных стандартов, школа не пройдет очередную проверку и лишится государственного финансирования. Этот механизм постоянно тормозит такие новаторские инициативы, как «Агора».

Но вопрос, по-видимому, следует ставить шире. Какова вообще цель образования? Может быть, мы слишком зациклились на хороших оценках и высоких зарплатах?

В 2018 году два нидерландских экономиста проанализировали результаты опроса 27 тысяч наемных работников из 37 стран. Они выяснили, что четверть респондентов не уверены в важности своей работы[569]. Кто эти люди? Это не медсестры, не полицейские и не уборщики. Данные показывают, что наиболее «бессмысленная» работа сконцентрирована в коммерческом секторе – в банках, юридических фирмах и рекламных агентствах. Но в нашей «экономике знаний» именно эти люди считаются наиболее успешными – у них дипломы с отличием, идеальные профили в LinkedIn и высокая зарплата. При этом сами они считают, что их работа не приносит никакой пользы обществу.

Может быть, мир сошел с ума? Мы тратим миллиарды, чтобы самые способные из нас оказались на вершине карьерной лестницы, но, добравшись туда, они начинают задумываться, ради чего все это. В то же время политики постоянно твердят, что стране необходимо подниматься выше во всевозможных международных рейтингах: повышать уровень образования, зарабатывать больше денег, стимулировать «рост» экономики[570].

Но о чем на самом деле говорят все эти показатели? О чем они свидетельствуют? О нашей способности творить и изобретать? Или скорее об умении сидеть и послушно кивать головой? Как верно заметил много лет назад философ Иван Иллич, школа – это «рекламное агентство, заставляющее вас поверить, что вы нуждаетесь именно в том обществе, которое существует»[571].

«Агора» – школа, поощряющая игровой инстинкт, – показывает, что есть другой путь. Наряду с другими школами она является частью целого движения, которое пытается найти альтернативу существующей системе. У многих их методы вызывают усмешку, однако они работают, и тому есть множество подтверждений. Например, школа «Саммерхилл» в английском графстве Саффолк с 1921 года успешно обучает детей, предоставляя им при этом полную свободу. Или школа «Садбери-Вэлли» в Массачусетсе – начиная с 1960-х годов ее окончили тысячи детей, которые стали вполне успешными взрослыми[572].

Вопрос не в том, смогут ли наши дети «выдержать» свободу.

Вопрос в том, хватит ли нам мужества дать им эту свободу.

И этот вопрос требует незамедлительного ответа. «Антоним игры – вовсе не работа, – заметил однажды психолог Брайан Саттон-Смит. – Антоним игры – депрессия»[573]. То, как многие из нас сегодня работают – не имея свободы, разучившись играть, лишившись внутренней мотивации, – ведет к настоящей эпидемии депрессии. По данным ВОЗ, в настоящее время депрессия – наиболее распространенное в мире заболевание[574]. Самая серьезная недостача – не на банковских счетах и не в бюджетных ведомостях, а в нас самих. Нам не хватает того, что придает жизни смысл: игры.

Поездка в «Агору» вселила в меня надежду. Когда Шеф Дрюммен отвез меня обратно на вокзал, он улыбнулся: «Ну что, заболтал я вас сегодня?» Так оно и было, хотя следует отдать ему должное: даже короткой прогулки по его школе достаточно, чтобы почувствовать, как рушатся вековые устои.

Но теперь я понимаю, что побывал в прошлом, у самых истоков. «Агора» придерживается той же философии обучения, что и общества охотников-собирателей. Дети лучше всего учатся, когда предоставлены самим себе, в обществе старших и младших товарищей, обладающих разными способностями, и при поддержке наставников[575]. Дрюммен называет такой подход «Образованием 0.0» – возвращением к Homo ludens, человеку играющему.

Глава 15. Так выглядит настоящая демократия

1

Крохотный муниципалитет на западе Венесуэлы – не самое подходящее место для революции. Население – меньше 200 тысяч человек, власть на протяжении сотен лет в руках небольшой элиты[576]. Однако именно здесь, в Торресе, обычные граждане нашли ответы на некоторые из самых насущных вопросов нашего времени.

Как восстановить доверие к политике? Как остановить эпидемию цинизма в обществе? И как спасти демократию?

Демократии по всему миру страдают по меньшей мере от семи недугов. Партии деградируют. Граждане больше не доверяют друг другу. Меньшинства подвергаются изоляции. Избиратели теряют интерес к выборам. Политики погрязли в