Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

используемые здесь для тех, кто пал «на пути Всевышнего», напоминают тщеславие персидской поэзии и надгробия на могилах современных мучеников джихада на кладбищах войны между Ираном и Ираком: «Камни и пушки и мушкетные шары, которые произошли от жестоких неверующих, свергли <…> существование многих защитников веры; и мученики в своих запачканных кровью одеждах дали полю битвы вид сада тюльпанов»[432].

Аспект джихада позже выражаeтся в более явных терминах, в которых гарантируется мученичество: «С утра до вечера и с заката до рассвета, намереваясь сражаться, они объединили величайшее из достойных дел – священную войну и прохождение ночи в молитве; и в потоке крови мученичества они очистили свои одежды от земли греха»[433].

Кульминация повествования в этом наиболее гиперболическом отчете касается, что неудивительно, религиозных памятников двух соперничающих конфессий, христианства и ислама: «Злобное столкновение колоколов бесстыдных неверующих было заменено мусульманским призывом к молитве, сладкое повторение Веры славных обрядов, повторяемое пять раз; и уши людей джихада наполнились мелодией призыва к молитве. Церкви были очищены от их мерзких идолов и очищены от их грязных и идолопоклоннических примесей; и из-за разрушения их образов и возведения исламских молитвенных ниш и кафедр многие завсегдатаи и часовни стали предметом зависти для Райских садов.

Храмы неверующих были превращены в мечети благочестивых, и лучи света Ислама изгнали хозяев тьмы из этого места до тех пор, пока обитель отвратительных туров и рассеянные полосы рассвета Веры зловещая тьма угнетения, для слова, неотразимого как судьба, счастливого султана стала высшей в управлении этим новым владычеством»[434].

Падение византийской столицы, резиденции восточной христианской империи на протяжении более тысячи лет, – это не просто военно-политическое завоевание величайшего масштаба. Событие здесь представлено как борьба света и тьмы. Церкви перестраиваются на мечети, и они очищаются от вредных примесей. Мехмет II поднимается к святилищу Святой Софии, бросает алтарь и топчет его. В этом рассказе много изношенных риторических антитезисов. Церковные колокола и статуи заменены; свет ислама рассеял тьму неверия.

В частности, последовательные наветы, нанесенные христианской вере, напоминают об оскорбительном письме, которое Бейбарс отправил Бохамонду Антиохийскому в 666/1268[435]. Известный османский путешественник и ученый Эвлия Челеби, писавший в XVII веке, также подробно рассказывает об этом событии, украшенном многими легендарными аспектами и наполненным позднейшим благочестием высоких османских времен. Рансиман описывает повествование Эвлии как «причудливые подробности»[436]. Но они больше, чем это. Они свидетельствуют о том, как османская элита теперь видела «определяющее событие» в истории своей правящей династии, как в традиционных турецких рамках, так и, прежде всего, в исламских терминах.

Важность лука и стрел как древнего турецкого символа хорошо известна. В рассказе Эвлии не забывают об этом аспекте легитимности Османской Турции. Возможно, ему были известны двa важныx фольклорныx воспоминания периода сельджуков. Согласно Ибн аль-Атиру, византийский император отремонтировал мечеть в Константинополе в честь первого султана сельджуков Тугрула, а в кафедрe (mihrab) он положил лук и стрелу[437]. Племянник Тугрула, Алп Арслан, знаменитый своими навыками стрельбы из лука, умер, когда на этот раз его стрела не попала в цель[438].

Мехмет II, при своем триумфальном въезде в Софийский собор, напоминает своим зрителям о древнем тюркском мире степей: чтобы оставить им памятник своему мастерству в стрельбе из лука, он вонзил стрелу с четырьмя крыльями в центр купола, и там по-прежнему виден след его стрелы[439]. В религиозном плане повествование Эвлии значительно изменилось с изображением Алп Арслана, смиренно спешившегося с коня перед битвой при Манзикерте и просящего Божьей помощи. Согласно повествованию Эвлии, Мехмет II, «могущественный, но кровожадный монарх»[440], является не чем иным, как «отцом победы», султаном, сыном султана исламских правителей Дома Османа[441].

Высоко поляризованный религиозный аспект конфликта подчеркивается повсюду. Перед одним из своих нападений на стены османские войска совершают омовение и молятся двумя Pакаатaми[442]: c одной стороны, войска ислама окружили стены, как пчелы, выкрикивая: «Во имя Всевышнего!» и начинали штурм с самым горячим рвением; с другой стороны, осажденные, которые были дважды сто тысяч хитрыми дьяволами многобожников.

Эвлия рассказывает о неявных сравнениях достижений османского султана Мехмета (Мухаммеда) II и самого Пророка. Мало того, что они носят одно и то же имя, но султан несет визуальные символы ощутимой связи между собой и Пророком: он выступает с мулом, «который может соперничать с Дулдулом»[443] (гора Мухаммеда), и он несет в себе «меч Мухаммеда в своей руке»[444]. Темы очищения повторяются в его описании вступления султана в Софийский собор в среду 20 Джума-да II / 1 июля 1453 г., когда происходил процесс исламизации церкви: «Он сделал так, чтобы это древнее место поклонения было очищено от его идолопоклоннических примесей и очищено от крови убитых <…> прежде чем окурить его янтарем и алоэ»[445].

Посещение султаном преобразованной мечети в следующую пятницу стало кульминационным моментом завоевания: он поднялся на минбар и громко закричал голосом Давида: «Хвала Богу Господа миров»[446], все победившие мусульмане подняли руки и издали крик радости. Выбор цитаты здесь, с самого начала Корана, полон смысла.

Аль-Фатиха (Открывающая) – первая сура Корана, традиционно вдыхаемaя в уши новорожденного и умирающего, действует как предельное утверждение. Это знаменует важные изменения. Итак, мы видим, что взятие Константинополя было не просто завоеванием ключевого города. Владение им имело огромное символическое значение: по грандиозным словам Джозефа Флетчера, «Османский правитель теперь украсил себя символами Цезаря. Великий хан Турции стал институциональным императором»[447]. Он также принял мантию султаната как покровитель, защитник и защитник всего суннитского мира.

Битва при Мохаче, 21 Дуль Када, 932/29 августа 1526 года

Первые десять лет правления Сулеймана Великолепного были полны военной активности. В отличие от своего отца, Селима I, Сулейман сосредоточил свое внимание на землях Европы не только с точки зрения их стратегической ценности, но и их символического значения[448]. Он наслаждался серией триумфов, включая завоевание Белграда в 1521 году и Родоса в 1522 году, перед своей кампанией весной 1526 года. В этом году он выиграл знаменитую битву против венгров при короле Людовике II, которая произошла в Мохаче долина на западной стороне Дуная[449].

Османцы превосходили противника по численности и готовности к войне. Существовала разительная разница в расстояниях, пройденных двумя армиями, чтобы вступить в бой. Действительно, когда они встретились в Мохаче, османы прошли 1 500 километров по горам и рекам за впечатляющие 128 дней. Что касается венгров, то им потребовалось целых 38 дней, чтобы пройти всего 170 километров по сельской местности