Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

Таким образом, жесткая устойчивость турецкой армии была очевидна еще до начала битвы. Фактический конфликт длился всего полтора часа. Венгерская армия была полностью разгромлена, а король утонул. После этой битвы две трети Венгрии попали в руки Османской империи[451]. Немецкий ученый Форрер суммировал содержание османской летописи, написанной Рустем Пашей (р. ок. 1500).

Согласно этому источнику, венгерский король собрал более 150 000 человек. Он выбрал Мохач, потому что это место знаменитой венгерской победы над татарами. После того, как его армия пересекла мост, Сулейман разрушил его или, во всяком случае, он рухнул. Сулейман наблюдал за битвой с холма. После короткого ожесточенного боя венгерская кавалерия была разгромлена; их потери были настолько велики, что в течение нескольких дней трупы плавали по реке вплоть до Семендера и Белграда[452].

«Гази-наме» стала очень популярной формой исторического повествования в османский период. Роль Сулеймана как султана Гази, ведущий джихад и расширяющего границы мусульманского мира (и Османской империи), приобретает первостепенное значение в изображении его в источниках[453]. Как мы уже видели, подобную роль для Алп Арслана в Манзикерте развивают мусульманские летописцы XII и XIII веков. Действительно, существует удивительное сходство между отчетами Манзикерта и Мохача в том, как описывается канун битвы.

Подобно тому, как Алп Арслан вселил в свою армию мужество перед битвой при Манзикерте, так и перед лицом напряженности в османском лагере перед битвой при Мохаче публичные молитвы Сулеймана вдохновляют его войска на победу[454]. Турецкие художники XVI века любили выбирать предметы из реальных событий османской истории[455]. Мохач был идеальным в этом отношении. Битва при Мохаче драматически проиллюстрирована на двойном листе с корешком книги, на рисунке показаны две армии, стоящие лицом к лицу на противоположных страницах[456].

На рисунке, проанализированном Атасой и Чагманом, изображен султан и его армия, идущие по холмам, а не сражающиеся в долине, как следует из текста. Армия собрана в упорядоченные ряды. Сам султан, далекий от наблюдения за сражением с холма на безопасном расстоянии, изображен посреди своих войск на белом коне, и он намного больше, чем его солдаты. Его армия имеет свои флаги и свои пушки наготове. Многие из этих деталей носят формальный характер, и здесь не делается попытка раскрыть детали битвы, описанные Рустем-пашой. В искусстве, как и в литературе, символизм выигрывает за счет реализма.

Отчет Камаль-пашa-задe о битве при Мохаче[457]

Многопрофильный османский религиозный деятель Камаль-пашa-задe (ум. 940/1534) служил на высоком посту шейха аль-Ислама во время правления Сулеймана Великого, обычно рассматриваемого как зенит османской власти. Его творчество пронизано высшей уверенностью, которая исходит от осознания того, что его хозяин – правитель мировой империи. Его османский турецкий стиль является полноценным и сильно зависит от арабского и персидского словарного запаса и литературного тщеславия[458].

В своем этосе мусульманского благочестия дух священной войны в его описании битвы при Мохаче очень напоминает гораздо более ранние описания Манзикерта, но виртуозная риторика, хотя и мощная, является продолжительной, повторяющейся и бессвязной. Образы бесстыдно и яростно антихристианские. Фактическая конкретная «информация» о ходе самой битвы редко встречается в этом длинном рассказе. Предисловие к работе задает тон тому, что должно последовать, со ссылкой на «славные войска ислама, которые преследуют победу повсюду».

Действительно, это «Бог поддерживает огонь своего процветания и величия с помощью недр врагов, которые восстают против Веры». Строки стиха, которые следуют за этим пылким всплеском, ставят последующее противоречие в контексте джихада и мученичества: «Те, кто попробует шербет мученичества (shurbat-i shahadat), те, кто опьянен кубком клинка, обретут вечно счастливую жизнь. Они будут пить небесный, полезный напиток, данный им рукой часовых-ангелов, стоящих у ворот Рая»[459].

Безупречная этническая и религиозная принадлежность османских султанов подчеркивается: «Прославленные, великодушные суверены, которые вышли из этой чистой расы и сверкающего склада, те, кто являются колоннами купола Ислама, превосходят всех самых могущественных царей и принцев».

Из этой престижной линии исходит сам султан Сулейман, который является «центром земли и времени» и «светом мира и тенью Творца»[460]. Позже в повествовании султaнам-сельджукам делается незначительная связь, когда визиря Сулеймана Ибрагима-паши сравнивают с визирем-сельджуком Низамом аль-Мульком, который служил двум султанам, Алп Арслану и Маликшаху, но даже здесь сравнение в пользу Ибрагима и его господина Сулеймана: «Низам аль-Мульк – только его (Ибрагим) ученик; Маликшах – всего лишь раб султана мира!»[461].

Тем не менее наличие этой ссылки на сельджуков в этом весьма литературном произведении позволяет предположить, что далекое турецкое прошлое все еще считалось актуальным в контексте османского королевского панегирика. Тем не менее заметно, что, по крайней мере, в этом случае Маликшаxa, а не Алп Арслан, победитель Манзикерта, является избранным ориентиром для империи Сельджуков.

И это несмотря на то, что Низам аль-Мульк также был визирем Алп Арслана. Затем Камаль-паша-заде переходит к рассказу о самой экспедиции против земли Бану-л-Асфар («Желтое племя») – побочный толчок в связи с предполагаемой трусостью венгров. Он утверждает, что дает подробный рассказ, основанный на тщательно проверенных фактах, используя надежные авторитеты[462].

Дата начала сражения дана для подготовки к баталии[463], и он отмечает, что османы построили мост из лодок[464]. Однако более подробной информации недостаточно. Форма важнее содержания, а идеология превалирует над военными маневрами. Стихи, которые восходят к аргументам турок, изготавливающих питьевые кубки из черепов тех, кого они победили на войне, – образ, который уничижительно используется средневековыми арабскими и персидскими писателями, – здесь превращается неизвестным османским поэтом в причину триумфального ликования и славу священной войны: «Их черепа служат нам кубками. Меч и кинжал благоухают нами, позоря нарцисс и мирт»[465].

Как и в рассказах Манзикерта, здесь важно подчеркнуть внушительную силу врага, чтобы подчеркнуть масштабы последующей победы мусульман: «Кoрoль венгров был одним из самых могущественных суверенов среди островов, крепким, как гора»[466].

У венгерского лидера есть армия из 150 000 человек[467], и их продвижение похоже на «вторжение во тьму ночи, непреодолимое, как поток, который плотины не могут сдержать»[468], и как «трехголовый дракон, чей рот извергает пламя»[469].

Кульминацией повествования является длинное письмо о победе (Fatih-name)[470], которое, как утверждает автор, было разослано султанoм Сулейманoм всем губернаторам османских провинций после битвы при Мохаче. Письмо о победе полнo цитат из Корана, а султан Сулейман изображен как верховный муджахид, превращающий храмы и церкви в мечети[471].

Неудачная вторая осада Вены в 1094/1683 г. была расценена как «поворотный момент в монументальной