Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Говорят, решающую роль в поисках Дягилевой сыграл Юрий Щекочихин – один из первых советских журналистов-расследователей, который тогда работал в «Комсомолке», а потом вместе с частью редакции ушел в «Новую газету» (в начале 2000-х он умрет при загадочных обстоятельствах; коллеги считают, что его отравили). У Щекочихина были связи в милиции, он позвонил в Новосибирск, и местные органы всерьез взялись за поиски.

«И вдруг я понял, что она умерла, – вспоминал Летов незадолго до собственной смерти. – Ко мне прилетела бабочка в пять часов утра. Это был махаон, они в наших краях вообще не водятся. Бабочка села мне на руку, крепко вцепившись в нее. Я попытался согнать ее, но она крепко держалась. Так я и шел по лесу с этой диковинной бабочкой. Я знал, что это она со мной прилетела прощаться. Я тоже простился с ней. Она выслушала меня и улетела».

Тело Янки обнаружили 17 мая в реке Ине – одном из нижних притоков Оби, в нескольких десятках километров от родительской дачи. Новость распространилась быстро. «Я тогда в принципе понял, что – всё, – вспоминал Летов несколько лет спустя. – Дело-то не в том, это не из области любви или чего-то там – это из области того, что когда такие люди, как она, умирают, блядь, ни за что, просто вот умирают – жить мне тоже незачем. Смысла нет. По большому счету, я так считаю до сих пор. Я взял и распорол себе руку до кости так, что у меня кость блеснула». От этой раны у него на всю жизнь остался шрам в форме креста.

На следующий день в «Комсомолке» появилась коротенькая заметка Олега Пшеничного: «„Это или несчастный случай, или самоубийство“, – считают в милиции. Янка не записала ни одной пластинки, не выступала по телевизору, но была известна ценителям рок-музыки всей страны. Наша газета писала о ней 23 сентября прошлого года. Ни одной фотографии в редакции нет. Нам, видимо, еще предстоит осознать, кого мы потеряли…»

На похороны съехались люди из Омска, Иркутска, Москвы, Ленинграда. Гроб стоял в том же деревянном доме, где Янка выросла и провела последнюю весну. «Мы сели в автобус и поехали на Заельцовское кладбище, – вспоминал Игорь Степанов, делавший Янке и Летову концерты в Иркутске. – Егор был уже сильно пьян и находился в каком-то дерганном состоянии. Из него било странное нервическое веселье». По словам отца Дягилевой, Летов выгреб из письменного стола Янки и забрал всю их переписку.

Сергей Гурьев рассказывал, как хоронили Янку, в тексте, которым в итоге открывается третий номер «Контр Культ Ур’ы»: известие о ее гибели пришло, когда журнал верстался. «Кладбище оказалось в густом березовом лесу – могилы прямо посреди берез, – писал Гурьев. – Небо было совершенно голубое, без единого облака. Под голубым небом, в зелени, несли маленький красный гроб. Стояло много новосибирских хипейных девочек с жалобными глазами. Одна была в огромных клипсах с фото-янками в черной окантовке. Другая сказала: „Она была слишком чистой, чтобы жить в этом мире“. Кто-то тихо, просветленно плакал. Пили водку. Пели птицы. В какой-то момент я на секунду отключился и подумал: „Господи, наконец-то мы выбрались в лес!“»

Потом все поехали на поминки на квартиру к Анне Волковой. Во дворе и в подъезде уже сидели юные фанаты Янки и «Обороны». В квартире накрыли стол. По кругу слушали «Rosy Won’t You Please Come Home» – песню с первого альбома The Kinks, которую Рэй Дэвис написал, тоскуя по переехавшей в Австралию сестре:

Rosy, won’t you please come home?

Mama don’t know where you’ve been

Rosy, won’t you please come home?

Your room’s clean and no one’s in it

«Летов снова очень сильно налегал на бухло – видимо, поэтому то, что копилось в нем давно, наконец-то прорвалось, – рассказывал Игорь Степанов. – Он стал громко заявлять, что Янка поступила правильно, что настоящий музыкант именно так должен заканчивать свою жизнь, именно в тот момент, когда находится на пике успеха. Башлачев тоже правильно поступил. „Я, – сказал Егор, – тоже так поступлю, поэтому ну ее на фиг, всю эту тоску – давайте потанцуем и повеселимся“».

Запахло дракой, но в этот момент, по словам Степанова, к Летову подошел лидер группы «Бомж» Евгений «Джоник» Соловьев и сказал: «Нет, Егор, ты не умрешь, ты переживешь всех и про каждого напишешь хорошую песню». Инцидент был исчерпан. (В 1993-м Соловьев попытается покончить с собой, но отделается больницей; в итоге Летов переживет его на два года.)

Поселили Летова дома у Натальи Чумаковой, с которой они к тому моменту не были знакомы. Его заносили в квартиру в бессознательном состоянии, из карманов сыпалась мелочь. «Положили на диванчик, на всякий случай поставили мы ему тазик и оставили, – вспоминает Чумакова. – А утром я зашла в комнату по каким-то своим делам, Егор меня увидел, сел и говорит: „Здравствуйте, я не помню, как я здесь оказался; скажите, я здесь никого не обидел?“ Меня это прямо потрясло – еще такой тихий, вежливый тон. Вот таким и было первое впечатление».

Про Янку и ее смерть Летова потом часто спрашивали, но говорил он об этом неохотно. В 1999 году на концерте в Новосибирске, где Летов выступал, сидя на стуле, потому что стоять уже не мог, он вдруг начал кричать посреди песни «Харакири»: «Янка умерла, погибла, черт… Не знаю, как это все было. А они всё видели! Они всё знали!» Примерно тогда же он дал большое интервью для книги воспоминаний о Янке – я его уже неоднократно цитировал; наверное, это самое трогательное, что Летов когда-либо говорил публично. Это ни в коей мере не покаянный текст, но что-то исповедальное в нем определенно есть. «Тогда я был человек совершенно невыносимый, потому что каждую идею пытался довести до максимума. То есть, я человека хватал духовно за грудки и мурыжил его, пытался чего-то добиться», – рассказывал Летов. И еще: «Она совершенно безрассудно относилась к людям, скажем так. То есть она никогда никого не боялась. Я ей постоянно говорил: „Дура! Это же люди, беги от них!“»

Эта деталь, может быть, точнее всего описывает, в чем ключевая разница между песнями Летова и Дягилевой. Равновеликие по уровню работы со словом, проживания своих текстов и звуков, они при этом очень по-разному смотрят на человека. Летов хочет его преодолеть, зная, что это невозможно. Янка хочет его спасти – тоже зная, что это невозможно. Отсюда, быть может, ее уникальная интонация – плачущая, но не плаксивая: в самые запредельные моменты, как бы констатируя бессилие языка перед такой обреченной эмпатией, ее голос поет уже помимо