Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Летов полностью пропал из виду. Насколько сильным был шок от смерти Янки, показывает хотя бы то, что, кажется, никто из круга Летова никак не отреагировал на глобальные события второй половины 1991 года – от путча ГКЧП до распада СССР. Переживать было не о чем: все уже закончилось.

«Тогда все прекратили музыкальную деятельность, насколько я помню, – рассказывал Евгений „Джексон“ Кокорин, тюменщик, игравший в „Великих Октябрях“, и лидер собственной группы „Чернозем“. – Время такое было, я думал, что это вообще конец света, честно говоря, какой-то апокалипсис, война идет на улице. Менты, наркотиками торгующие, трупы валяются в подъездах. <…> Я думал, что это вообще всё, совершенно, дезориентация, полный ужас».

И вот в этой ситуации полного ужаса и тотального распада Егор Летов, потерявший несколько ближайших своих людей и прямо обвиненный в одной из этих смертей, записывает свой самый красивый и торжественный альбом.

* * *

«Период экзистенциального андеграунда, пришедший на смену политроку, исчерпал себя, – говорил Сергей Гурьев в мае 1992 года. – Янки уже нет, Ник Рок-н-ролл и Олди [из „Комитета охраны тепла“] новых песен толком не пишут. Летов и Неумоев еще делают что-то, но процесс уже пошел мимо них».

В тот момент это было достаточно распространенное ощущение. Про Егора Летова продолжали писать и говорить, но чаще всего в прошедшем времени: одна из публикаций прямо утверждала, будто «„Гражданская оборона“ и все, связанное с этой группой – ныне уже история». Летов превратился в воспоминание, символ, слух, мем: одно из сибирских изданий даже проиллюстрировало его фотографией за колючей проволокой статью о том, что евреи отказываются переезжать в Биробиджан, несмотря на обещанные им льготы. Рассказывали, что лидер самораспустившейся «Обороны» пишет пластинку для лейбла «Мелодия», скрывается в горах, лежит в психиатрической клинике в Петербурге. Доходило совсем до абсурда: в начале 1993 года воронежский журнал «Шарманка» утверждал, что в Южно-Сахалинске под видом Летова выступил его двойник, а на следующий день тело самозванца нашли в океане у пристани.

Сам Летов все это время находился в Омске, иногда наезжая к друзьям в столицы. «Года три мы буквально ничего не делали вообще, не давали никаких концертов, сидели по домам или бродили по лесам, жили в полное свое удовольствие, – рассказывал он потом. – Ни от чего не зависели. Только сочиняли и записывались».

Одно из летовских стихотворений (законченное, правда, позже) как будто описывает эту целенаправленную остановку:

Слепыми руками

Стучал по деревьям

Разорванной пастью

В небо стрелял

Вжимался в тугую землю

Изрыгал комья желчи

Зловонную кровь

вперемешку с бензином…

…вдруг —

Тихий такой —

Два года

Так много тому назад.

«Жили себе и жили, с голоду не пухли, точно могу сказать, – вспоминает Анна Волкова (Владыкина), которая примерно тогда стала гражданской женой Летова. – Был такой момент, когда надо заглянуть в себя. Вот он и заглянул». Сам Летов говорил, что пошел в те времена по пути «личного спасения». Степень его отрешенности от тогдашнего культурного процесса хорошо отражает такой факт: уже в 1993 году у все той же радиопередачи «Тихий парад» вышел целый выпуск про «Оборону». Ни Летова, ни кого-либо из его команды ведущему на интервью уговорить не удалось. В итоге о них рассказывал журналист омского радио Андрей Блохин, который честно признался, что виделся с Летовым полтора раза и ничего не знает о его внутренней жизни. В эфире, среди прочего, прозвучали акустические демо-версии «Свободы» (в начале записи Летов так и говорит: «Последняя песенка моя») и «Евангелия» – Блохин записал их в местном киоске и предположил в эфире, что через него «была организована утечка информации». Киоск уместно назывался «Армагеддон».

То упорство, с которым разнообразные журналисты пытались выяснить, что делает Летов, многое говорит о его культурном статусе. В конце концов, в уже российском роке не то чтобы мало чего происходило. Более того: в эти хаотичные ранние 1990-е возникли сразу несколько записей, которые брали новые музыкальные высоты, не теряя духа времени, и «Прыг-скок» оказался только первой из них. «Аукцыон» выпустил «Бодун» – альбом, который окончательно превратил их в ту группу, которую мы знаем сегодня, и был пронизан ощущением распада, конца («Ушла», «Отлюбил», «Дави меня, как слон говно», «Все бы в бега» и пр., не говоря уж о густом, почти удушливом звуке). Гребенщиков, вернувшись из Америки, распустил «Аквариум», собрал «БГ-бэнд» и, вдохновляясь Башлачевым и летовским «Дурачком», создал «Русский альбом» – возможно, свою лучшую и уж точно самую национальную запись, где красиво и возвышенно отпевал лихие пути русской истории. Самую же отчаянную пластинку того периода выдала группа «Ноль» – «Полундра», которую профинансировало находившееся на пике популярности АО «МММ», предвосхищала экологический пафос левой рок-музыки следующих десятилетий и с каким-то болезненным восторгом констатировала наступление окончательного пиздеца. Через пару месяцев после того, как альбом был закончен, лидер «Ноля» Федор Чистяков напал с ножом на свою сожительницу и оказался в «Крестах». В общем, событий хватало.

Егор Летов все это время писал «Сто лет одиночества». Альбом был начат еще до смерти Янки – песню «Вечная весна», после которой, по словам Летова, он «понял, про что это будет, чем оно начнется, чем закончится», он сочинил еще в феврале 1991 года. Даже образ Офелии возник до того, как пришла вода: он встречается в летовском черновике, датированном летом 1990-го. И тем не менее – гибель Дягилевой явно повлияла и на Летова, и на его музыку. В конце 1993 года, вскоре после выхода «Ста лет», он прямо говорил, что этот «очень грустный и красивый альбом <…> навеян смертью Янки, если в двух словах. После „Прыг-скока“ у нас было состояние очень кризисное, то есть находились на такой грани… суицидальной, скажем так».

Теперь «Опизденевшие» существовали уже как полноценная группа: Летов, Рябинов, Жевтун, плюс подыгравшие в нескольких песнях Александр Рожков и Анна Волкова. Писали и сводили долго, вдумчиво, тяжело – Кузьма даже вспоминал, что в какой-то момент деньги у музыкантов кончились, и «жрать было нечего». «У меня хватало и душевных, и физических, и материальных сил и средств только на запись основного материала, – рассказывал Жевтун. – А потом они уже придумывали конечный результат. Я уезжал раньше, потому что тяжеловато [было]».

Летов замысливал «Сто лет одиночества» как альбом о любви и заявлял об этом еще в той же самой третьей «Контр Культ Ур’е». «Любовь, по-моему, вообще – вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Все настоящее – вообще страшновато», – объяснял он сам себе, а в другом интервью разворачивал примерно ту же мысль так: «У меня такое чувство, что любить кого-то невозможно. Любить – это как