Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

была тоже одним из синонимов жизни. Летов – в сущности, паникер-агитатор, который заставляет нас видеть мир в трагическом свете. И его метод – это передозировка, как было сказано в одной из его лучших песен. Перегруз звука, голоса, смысла, вот эти все эти сложные поэтические конструкции и баррикады из метафор. Соответственно, смерть в такой системе ценностей – высшая точка передозировки, этим все и продиктовано».

Осенью 1990 года до этой точки Летов почти дошел. На следующий день после того, как был набросан черновой вариант текста для «Контр Культ Ур’ы», он сочинил «Свободу», которая тогда называлась совсем по-другому. В беловике, где зафиксирован финальный текст песни, значится заголовок «Моя последняя?», и если слушать ее в таком контексте, то понятно, как автор намеревается получать ответы на вопросы в куплетах: что скрывал последний злой патрон, что и как обрел-обнял летящий Башлачев и чем, в конце концов, всегда кончается вот такой стишок.

«С правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоял Кириллов, и стоял ужасно странно, – неподвижно, вытянувшись, протянув руки по швам, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось, желая весь стушеваться и спрятаться. По всем признакам, он прятался, но как-то нельзя было поверить. <…> Бледность лица была неестественная, черные глаза совсем неподвижны и глядели в какую-то точку в пространстве».

Это сцена самоубийства Кириллова из «Бесов» Достоевского: герой романа Петр Верховенский заходит в темную комнату, чтобы удостовериться, что его приятель покончил с собой по философским причинам, как обещал в течение всего романа – «Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога». Кириллов прячется в углу; Верховенский подходит к нему, и тот вдруг больно кусает его за палец. Верховенский выбегает прочь: «Вослед ему из комнаты летели страшные крики: „Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас…“»

Кириллов упоминается в тексте «Приятного аппетита!» – и Летов почти дословно цитирует его ключевой тезис о вседозволенности в безбожном мире: «Нету ничего, что я не могу себе позволить: от Вечного и святейшего бытия – до сырого и кислого небытия». В конце концов, Достоевский был его любимым писателем. Есть подозрение, что, делая свой выбор, Летов мог помнить и об этой сцене – одной из самых страшных в мировой литературе.

Так или иначе, «Свобода» не стала его последней песней. «Главная причина [остаться жить] – элементарный страх, – объяснял впоследствии Летов. – Причем физического свойства. Я просто реально видел, что, вернее, КТО меня ждет вслед за определенным шагом, вне зависимости от моей воли. <…> Этого хватило, чтобы на этом этапе на тему самоуничтожения больше не задумываться. Есть вещи важней».

За следующие несколько дней он написал «Евангелие» и «Дрызг и брызг»; потом – «Сто лет одиночества», стих, который в итоге увенчал опубликованное в «Контр Культ Ур’е» автоинтервью и который Летов называл своим манифестом той поры.

В его кругу продолжали преобладать мрачные настроения. Под новый 1991-й год они в очередной раз помирились с Янкой – та тоже переживала кризис: после выступления на фестивале «Рок-Азии» в Барнауле разбила гитару и собралась разгонять свою группу; за сценой у нее случилась истерика, организаторы отпаивали ее чаем. После праздников Летов приехал в Новосибирск, там же оказался Алексей «Плюха» Плюснин – гитарист группы «Лолита», с которой выступал Ник Рок-н-ролл (вместе они записали его лучший альбом «Московские каникулы»). Несколько недель они все вместе жили в Академгородке в общежитии, где обитал Сергей Зеленский – вчетвером в одной комнате. «Что мы там часто обсуждали – это куда катится рок-н-ролл, – вспоминал Плюснин. – Тогда уже было ясно, что все, кранты, отвратительно, ужасно, что играть нельзя. Не „невозможно“, а „нельзя“, и больше всех орал об этом Егор. Янка тогда была в таком… Ну, дело в том, что там все время вся эта компания, уж не знаю, под чьим влиянием – Егора, наверное – находилась в состоянии стресса, повышенной нервной оголенности. <…> Все время состояние такое – на грани. Скажем, чудеса: считалось, что они существуют, то есть об этом разговора даже не было. Мир заключал в себе реальность обычную плюс все то, что человеческий мозг способен придумать».

После этих странных каникул Плюснин бросил музыку на несколько лет. Янка переехала в отцовский деревянный дом в центре Новосибирска и перестала писать песни.

* * *

К 1991 году Янка Дягилева была в большой цене; как бы сейчас сказали – на хайпе. Про нее писала и говорила центральная пресса. По словам Плюснина, ей звонил Гребенщиков и предлагал записать совместный альбом. Главная советская рок-газета «Энск» анонсировала «супертурне» по городам России, в котором должны были участвовать Янка, БГ и «Калинов мост».

Не совсем понятно, собиралась ли Янка в этот тур. В марте она поехала в Омск к друзьям. «Я пришел к Летову, и там Яныч сидел, – вспоминал Кузьма Рябинов. – Мы слушали советскую музыку, все вот эти вещи нормального такого, ностальгического характера. Яныч сидел очень грустный почему-то. Там такая лежаночка была, Игорь Федорович на табуретке сидел, все это включал, а Яныч сидел в уголке и был очень грустный. Поздно все это было, ночь уже, и что-то вот такое нависло, совершенно непонятное. Сейчас-то, конечно, понятное. Я помню, что-то хотелось такое сделать – я просто поцеловал ей руку».

Большинство друзей и знакомых Янки описывают симптомы глубокой депрессии: вернувшись в Новосибирск, она практически не выходила из дома, не спала по ночам, не хотела ни с кем разговаривать. В конце апреля неожиданно умер ее сводный брат, с которым они близко общались. Чтобы хоть как-то развеяться, на майские праздники семья поехала на дачу. Вечером в День Победы она отошла покурить в близлежащий лесок и не вернулась.

В ту ночь, когда о пропаже еще никто не знал, Летову позвонил по телефону редактор «Юлдуз Ньюз» – экспрессионистского рок-журнала, выходившего тиражом 10 экземпляров в малюсеньком татарском поселке. В интервью зашла речь и о Дягилевой. «Она ушла в блок, ни с кем дела не имеет вообще сейчас, – говорил Летов. – Она даже со мной дела не имеет, то есть она живет где-то в деревянном доме, непонятно где, занимается своими делами духовными… Поставила полный блок против всего, что идет [извне], понимаешь».

Поначалу близкие не волновались, но когда после ухода Янки прошло несколько дней, тревогу забили даже в Москве. По словам Владимира Богомякова, Летов обратился через него ко все тому же «Санычу» Дееву, который, поколдовав над фотографией Янки, в итоге сказал, что не может сказать, жива она или нет.