Избранные труды. Том I - Олимпиад Соломонович Иоффе

как затрудняющий или вовсе исключающий возможность установления истины в процессе, той истины, которая является основной целью всей судебной процедуры. Советский суд стремится к установлению материальной истины или, иначе говоря, подлинной правды. В силу этого советский суд при разрешении, например, гражданских дел действует не только на основании данных, представленных сторонами, и не только с точки зрения внешнего соответствия их требованиям закона, но обязательно вникая в подлинное существо тех или иных правоотношений».[353]

Основное качество решений советского суда состоит в их истинности. Но истинность судебных решений несовместима, конечно, с тем, чтобы эти решения, даже в исключительных случаях, могли быть основаны на одной только презумпции, а не на фактических обстоятельствах дела и доказательствах, собранных при участии сторон и самого суда.

Ввиду такой сложности вопроса, его нельзя решать изолированно по отношению к одной только презумпции виновности, но необходимо в известной мере коснуться проблемы презумпций в целом, привлекая для этих целей материалы, которые относятся к ряду других презумпций, известных советскому гражданскому праву.

2

Основная особенность презумпций в советском праве вообще, в том числе и в советском гражданском праве, заключается в их научной обоснованности, в том, что они представляют собой обобщенное выражение реальных отношений, нормативный вывод из повседневно встречающихся и постоянно повторяющихся фактов нашей действительности. Но подобно тому как всякое правило обычно подвержено тем или иным исключениям, так и презумпции советского права в ряде конкретных дел могут быть опровергнуты путем доказывания фактов, которым они не соответствуют. Поэтому презумптивные нормы обычно определяются в литературе как такие правила, которые заключают в себе высокую степень вероятности сформулированных в них обобщений.[354]

Очень важным добавлением к этой широко распространенной формуле является указание на обоснованность советских презумпций политическими и хозяйственными соображениями,[355] так как иначе нельзя было бы ни объяснить причины, по которым презумптивная сила придается далеко не всем возможным обобщениям, содержащим в себе высокую степень вероятности, ни понять природу презумптивных норм советского права. Утверждение же о том, что сформулированные в нашем законе презумпции исключают какой бы то ни было элемент недостоверности, следует признать ошибочным, так как объявление презумпций достоверными превратило бы их из средства достижения истины в самую истину, но тогда и истина была бы уже не объективной, а чисто формальной, противоречащей духу советских судебных решений.

Именно потому, что элемент недостоверности сохраняется по всякой вероятности, даже в вероятности самой высокой степени, именно поэтому решения советского суда не могут быть основаны на одной лишь презумпции, которую не удалось ни доказать, ни опровергнуть. Презумптивная норма, основанная на высокой степени вероятности, имеет большой практический смысл, ибо она рассчитана на массу случаев, подавляющее большинство которых соответствует предположению презумптивной нормы. Презумптивные же решения или приговоры, о которых говорят некоторые авторы,[356] – понятие, внутренне противоречивое, ибо, примененные к единичным фактам, они не могут заключать в себе никакой вероятности, а либо соответствуют этим фактам, либо противоречат им. В той или иной мере это признают и авторы, допускающие вынесение судебных решений, основанных лишь на презумпции.

«Для того чтобы специфика презумпции могла проявиться, – пишет Ю. К. Толстой, – необходим достаточный материал для обобщения. Такого материала не может дать единичное судебное решение… Тот факт, что решения вынесены на основе презумпции, означает лишь, что среди вынесенных решений неизбежно встретятся и такие, которые будут ложными».[357] Из этого совершенно правильного положения следовало бы сделать и правильный вывод: поскольку вынесение решений на основе одной лишь презумпции таит в себе не только возможность, но даже, как говорит Ю. К. Толстой, неизбежность ошибочности некоторых из них, советский суд, задача которого заключается в установлении объективной истины по каждому делу, не вправе выносить таких так называемых презумптивных решений. Несмотря, однако, на это, необходимость в презумптивных решениях защищается в литературе как некое «неизбежное зло» или «вынужденный компромисс» между истиной и ложью в решении тех исключительных дел, когда у суда нет данных ни для опровержения презумпции, ни для подтверждения ее.

«Если суд первой инстанции, – говорит по этому поводу К. С. Юдельсон, – не добился материально-истинного судебного решения по своей вине, то его поправит вторая инстанция или, наконец, Верховный Суд СССР в порядке надзора. Сложнее обстоит дело, когда за отсутствием каких бы то ни было данных суд лишен возможности своим решением провозгласить правду жизни… В этих случаях приходится констатировать, что за отсутствием твердых данных суд не может признать подлежащими удовлетворению требования истца или основательными возражения ответчика».[358] По признанию К. С. Юдельсона, здесь может иметь место отклонение от объективной истины, и хотя автор оговаривает, что такие случаи представляют чрезвычайную редкость, тем не менее он считает их неизбежными, когда «несмотря на активную деятельность участников процесса, на использование всех средств доказывания, последнее не привело к результатам».[359]

Все эти соображения, со ссылками на потребности практики выдвигаемые в пользу презумптивных решений, помимо того, что они грешат против истинности решений советского суда, основаны на глубоко ошибочной посылке о сохранении за презумпцией юридического значения и тогда, когда нет доказательств, ни подтверждающих, ни опровергающих ее. В самом деле, может ли быть применена презумпция при подобных условиях и не противоречит ли это прямым требованиям закона, в котором фомулируются презумптивные нормы?

Если презумпция представляет собой законное предположение, основанное на обобщении реальных фактов, то, видимо, лишь при наличии этих фактов и их доказанности только и может быть поставлен вопрос о применении презумпции. Так, ст. 12 ГК РСФСР исходит из предположения о смерти при условии, что лицо отсутствует в месте своего постоянного жительства, что это отсутствие является безвестным и что оно длится не менее трех лет со дня получения последних известий о месте пребывания отсутствующего. Вопрос о применении ст. 12 ГК по конкретному делу не может быть поставлен, если перечисленные факты не удастся ни доказать, ни опровергнуть. Напротив, они должны быть положительно доказаны для решения дела на основе ст. 12 ГК.

Точно так же обстоит дело и со всеми другими презумпциями, известными советскому законодательству или выработанными в советской судебной практике. Например, судебная практика исходит (а на Украине это правило получило и общее закрепление)[360] из предпосылки о том, что владелец имущества предполагается собственником его, пока не будет доказано противное. Дает ли эта презумпция основания для вывода, что она составит содержание судебного решения в случаях, когда ее не удастся ни доказать, ни опровергнуть? Разумеется, нет, ибо при недоказанности факта владения нельзя применить и презумпцию о наличии у владельца права собственности на вещь.

Однако из презумпции правомерности владения установлено исключение для споров с государством, которое, независимо от того, владеет ли оно спорной вещью, выступая в суде в качестве истца или ответчика, предполагается ее собственником, пока не будет доказано противное.[361] Быть может, эта презумпция применяется для вынесения решения по делу при отсутствии каких бы то ни было данных в распоряжении суда? Подобной позиции придерживался в свое время А. В. Венедиктов, который считал, что в споре о праве собственности между гражданами и кооперативно-колхозными организациями, с одной стороны, и государством – с другой, последнее может «ограничиться простой ссылкой на презумпцию».[362] В действительности же не только судебное решение не может быть основано единственно на такой, не опровергнутой в ходе судебного процесса ссылке на презумпцию государственной собственности, но суд не может рассмотреть исковое заявление, которое ограничивается лишь подобной ссылкой, а обязан, согласно п. «г» ст. 75 и ст. 81 ГПК РСФСР, оставить заявление без движения, уведомив об этом истца и предоставив ему срок для изложения обстоятельств, служащих основанием иска, и указания доказательств, подтверждающих иск. Если бы было иначе, если бы государство могло ограничиться простой ссылкой на презумпцию, то тогда был бы прав К. С. Юдельсон, который, отвергая необходимость сохранения презумпции государственной собственности во второй фазе развития советского государства, один из ее дефектов усматривает в том, что якобы, с точки зрения этой презумпции, вещи, находящиеся в квартире любого гражданина, предполагаются принадлежащими государству, пока не будет доказано противное.[363]

В действительности же суть презумпции государственной собственности заключается вовсе не в том, что из нее вытекает вывод о достаточности неопровергнутого требования государства об изъятии имущества для удовлетворения этого требования. Государство, как и всякий другой истец в гражданском процессе, обязано привести определенные факты в обоснование своего требования и, согласно ст.