Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года - Михаил Яковлевич Визель

Ольге Калашниковой. Впрочем, окончательный ее выход из крепостного состояния затянется на полгода, до мая 1831 года – Александру пришлось заручиться согласием матери, чьей крепостной в Михайловском она формально была. Можно представить тяжелый разговор, который пришлось вынести женатому сыну…

Но именно потому, что Болдино для Пушкина не актив, а малая родина, проект мужицкого самоуправления никакого дальнейшего развития не получил. Пушкину некогда, да и не по интересам было «строить демократию» – ему надо было скорее закрыть вопрос и заняться своим настоящим делом – писать.

/чт 18 сентября

Завершена работа над главой «Онегина», которая должна была по первоначальному плану стать восьмой («Путешествие Онегина по России»).

/пт 19 сентября

Едет в Сергач к секретарю уездного суда для оформления доверенности П. А. Кирееву на ведение наследственных дел в нижегородской палате гражданского суда.

/сб 20 сентября

Заканчивает повесть «Барышня-крестьянка»; продолжает работу над стихотворениями «Монастырь на Казбеке» и «Кавказ».

/вс 21 сентября

Перебеляет стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» и «К бюсту завоевателя».

/чт 25 сентября

Петр Киреев подает в нижегородскую палату гражданского суда прошение «10 класса Александра Сергеева Пушкина о даче ему на имение, состоящее Сергачской округи в сельце Кистеневе Тимашево тож, свидетельства» для представления в московский опекунской совет; в тот же день «оное прошение с доверенностию» отдано «в повытье»…Сам Пушкин тем временем завершает восьмую (девятую по первоначальному плану) главу «Евгения Онегина».

/ после 25 сентября

Работает над 15–17-й и шифрованными строфами десятой главы «Евгения Онегина» до 19 октября. Работает над строфой XXXVII восьмой главы «Евгения Онегина» (до 31 октября). Работает над стихотворениями «Опять увенчаны мы славой…» и «Восстань, о Греция, восстань…», а также строфой IX восьмой главы «Евгения Онегина» (до ноября).

/пт 26 сентября

Пушкин составляет план издания «Евгения Онегина» в девяти главах, распределенный на три части. И завершает работу над стихотворением «Ответ анониму»[3] («О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье…»).

/ не позднее 29 сентября

Пушкин произносит своим крестьянам «проповедь» о холере.

Проповедь о холере и московская метафизика / четвертое письмо

Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает. Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел иль думал отказаться? но я видел уж отказ и утешался чем ни попало. Все, что ты говоришь о свете, справедливо; тем справедливее опасения мои, чтоб тетушки, да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой жене моей пустяками. Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнёв, как гуляет вольная луна, etc. Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка!

Сей часъ получилъ письмо твое и сей часъ-же отвѣчаю. Какъ-же нестыдно было тебѣ понять хандру мою, какъ ты ея понялъ? Хорошъ и Дельвигъ, хорошъ и Жуковскій. Вѣроятно я выразился дурно; но это васъ неоправдываетъ. Вотъ въ чемъ было дѣло: Теща моя отлагала свадьбу за приданымъ, а ужъ конечно не я. Я бѣсился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупыя ссоры; и это бѣсило меня. Хандра схватила [меня] и черныя мысли мной овладѣли. Не ужъ то я хотѣлъ иль думалъ отказаться? но я видѣлъ ужъ отказъ, и утѣшался чѣмъ ни попало. Все что ты говоришь о свѣтѣ справедливо; тѣмъ справедливѣе опасенія мои чтобъ тетушки да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой женѣ моей пустяками. Она меня любитъ, но посмотри, Алеко Плетнёвъ, какъ гуляетъ вольная луна, etc. Баратынскій говоритъ что въ женихахъ щастливъ только дуракъ; А человѣкъ мыслящій безпокоенъ и волнуемъ будущимъ. Доселѣ онъ [одинъ] я – а тутъ онъ будетъ мы. Шутка!

Оттого-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, черт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? понимаешь, ну, слава богу! Здравствуй, душа моя, каково поживаешь, а я, оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц я здесь прожил, не видя ни души, не читая журналов, так что не знаю, что делает Филипп и здоров ли Полиньяк; я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка. Прощай, душа моя; кланяйся от меня жене и дочери.

Отъ того-то я тещу и торопилъ; а она, какъ баба у которой дологъ лишь волосъ, меня не понимала да хлопотала о приданомъ, чортъ его побери. Теперь понимаешь-ли ты меня? понимаешь, Ну, слава Богу! Здраствуй, душа моя, какого поживаешь, а я – оконча дѣла мои ѣду въ Москву сквозь цѣлую цѣпь карантиновъ – Мѣсяцъ буду въ дорогѣ по крайнѣй мѣрѣ. Мѣсяцъ я здѣсь прожилъ невидя ни души, не читая журналовъ такъ что не знаю что дѣлаетъ Филипъ [Августъ] и здаровъ-ли Полиньякъ; я бы хотѣлъ переслать тебѣ проповѣдь мою здѣшнимъ мужикамъ о холерѣ; ты бы со смѣху умеръ, да нестоишь ты этаго подарка. Прощай, душа моя; кланяйся отъ меня женѣ и дочери.

День 9 сентября, когда почтальон привез приехавшему улаживать дела помещику Пушкину долгожданную весточку от невесты и увез от него три письма, оказался примечателен для сочинителя Пушкина еще одним важнейшим (как вскоре выяснилось) событием: именно этим днем помечено в рукописи окончание «Гробовщика» – первой и самой мрачной из будущих «Повестей Белкина», написанных как раз в Болдине. Более того: на конечном листе рукописи стоит пометка о полученном от Натальи Гончаровой письме. И это неслучайное, как всегда у Пушкина, совпадение, рискнем предположить, во многом определило то, какой стала повесть в окончательном виде. То есть, пожалуй, – какими стали все «Повести Белкина», заложившие, да простят нас читатели за слог школьного учебника, главную линию реалистической русской прозы.

Между тем ничто не предвещало. Потому что начинался «Гробовщик» самым романтическим, нереалистическим образом. Связь готического «Гробовщика» с написанным