Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

Мы это считали и продолжаем считать роковой ошибкой. Нельзя начать строить жизнь с крыши – надо начать с фундамента.

Если буржуазия в бывших буржуазных революциях «хватала» власть и этим главным образом и занялась, это единственно и преследовалось ею, то это потому, что экономика заранее была захвачена, взята ею.

Город дал сражение деревне; производство, индустрия – земледелию. Буржуазия боролась с дворянством раньше в хозяйстве. Первая победа – вырос город, промышленность, торговля. И лишь потом – чтобы округлить, завершить, закрепить свое хозяйственное могущество, была сделана революция, захват власти, принудительного, управительного аппарата.

Захват власти – это венец буржуазной постройки, это – крыша. Безумец тот архитектор, который строит здание с крыши. Большевики своим захватом власти напомнили нам того мальчика, который, после того как он съел несколько булок и остался все еще голодным, купил крендель, скушал его, насытился им и подумал: «Зачем мне нужны были эти булки? Лучше бы съел крендель – и конец!»

Они видели, что буржуазия захватила власть при революции, они же, желая творить пролетарскую революцию, подражали им – хватали власть, забыв при этом, что буржуазия до захвата власти завладела хозяйством.

Тем не менее, когда большевики выступили, мы были в первых рядах. Ибо раз речь шла о том, на чьей стороне быть: на стороне ли рабочих, или Керенских и Рудневых[617], то, разумеется, у нас не могло быть и сомнения, что мы должны выступить вместе.

Мы мирились с этим захватом как с фактом и примирены им поныне. Ибо, как большевики ни плохи, соглашатели были еще хуже, буржуазные их министры были куда хуже.

Спихнуть большевиков?!

Нелепость!

Мы были даже против спихивания меньшевиков!

Слухи, слухи.

Провокационные и нелепые слухи.

Алексей Ган

К СОТРУДНИКАМ ПРОЛЕТАРСКОГО ТЕАТРА

Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 4

Товарищи!

Наш театр с сентября 1917 года, т. е. с первых дней своего рождения, третий раз подвергается удару.

Великие дня oктября, когда чуть ли не все сотрудники влились в ряды восставших, распылили наши творческие силы.

Вспомните нашего о. Кондратия (тов. Селюхина), который был ранен; вспомните тт. Затравкина, Саженкова, Петракова, всю «солянскую республику»[618] и многих других.

Но торжество победы спасло нас от разложения, и мы снова дружно взялись за дело.

Пролетарская революция и ее победа не убили, а вдохновили наше молодое пролетарское творчество.

Но был второй удар.

Запись в Красную армию, Черную гвардию и отъезд максималистов[619].

Но и этот удар мы приняли самоотверженно, ибо наш театр, живя самой революцией, не мог уйти от революционного быта, и мы трепетно ждали возвращения товарищей.

И мы не обманулись.

Сотрудники стали съезжаться.

Работа налаживалась, и 13 апреля мы должны были играть у Абрикосова[620].

И вдруг третий предательский удар.

Разбит дом «Анархия».

Студия Пролетарского театра запечатана.

Но борьба с контреволюционерами и ночными грабителями понесла свой удар как раз в ту сторону, где горело пламя нового творчества, новой культуры.

Вместо белогвардейца и хулигана попал тов. Лукашин, наша гордость и наше непокойное творческое дитя, которое могло быть расстреляно, если бы злость оглоушенного обывателя остановилась на его черном непокорном лице.

Товарищи!

Мы должны теперь же приступить к работе.

Мы все возьмем и не отдадим нашей студии.

О дне общего собрания всех сотрудников будет оповещено в «Анархии».

А. Лукашин

12 АПРЕЛЯ

(ВПЕЧАТЛЕНИЯ)

Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 4

В ночь на 12 апреля в доме «Анархия» все спокойно спали.

На рассвете раздался взрыв, после которого в помещение входит матрос в черной кожаной куртке и спрашивает: «Кто здесь бросил бомбу?» Все недоумевают. Матрос утверждает, что бомбу бросили анархисты; последние категорически отрицают это. Со стороны окружающих дом советских войск раздался пушечный выстрел, так что у парадного отхватило угол. Анархисты, недоумевая, спрашивают матроса, почему совет, не предъявляя никаких требований, окружил дом и открыл стрельбу. Матрос ответил, что причина – бомба, брошенная анархистами. Было ли это провокацией со стороны латышских стрелков, со стороны ли анархистов-черногвардейцев – стрельба поднялась ужасная. Анархистов крайне удивила открытая стрелками пальба, ибо со стороны анархистов не было ни одного выстрела. Матрос вышел, и через пять минут последовало заявление:

– Сдать через 10 минут все оружие.

Анархисты беспрекословно сдавали. Многие не решались сдавать, опасаясь расстрела. Но тов. Гордин посоветовал сдать все оружие. Оружие было вынесено на улицу, стрелки уложили его в автомобиль. Анархисты столпились у входа и наблюдали открытую по соседнему особняку стрельбу – там помещались анархисты-латыши. Бой шел с полчаса. Латыши отбивались упорно. Я и товарищи вышли на улицу, но, вспомнив, что студия Пролетарского театра оставалась незапертой, возвратился, запер ее и отправился с товарищами по направлению Страстного монастыря.

На углу проезда Страстного бульвара и Малой Дмитровки стояли бронированный автомобиль и пушка, направленная вдоль Малой Дмитровки. Стоявшие у пушки красногвардейцы крикнули: «Обратно!» Мы возвратились и пошли в соседние ворота, около церкви, желая пройти калиткой в переулок. Но калитка оказалась запертой, и мы остались у ворот дома. Стреляли все сильнее. На углу Настасьинского переулка также находилась 3-дюймовая пушка, которая время от времени «кашляла». Видим, какие-то рабочие идут мимо, по направлению к Страстному монастырю, и мы пошли за ними. Дошли до дома «Утра России»[621]. Нас арестовали. Видим, таких же, как и мы, стоит человек 15, у всех испуганный вид. Скоро нас всех усадили на грузовик и повезли в Кремль. Дорогой многие спрашивали солдат, не будут ли расстреливать; те отвечали, что расстреливать никого не будут. Приехали в Кремль, и нас повели в караульное помещение, где уже находилось до 150 арестованных, среди них много знакомых анархистов. У всех вид веселый. Время от времени привозили и впускали в общее помещение новые партии арестованных. Интересно было появление тов. Гордина. Все арестованные с восторгом его встретили. У всех на лицах была видна злоба по отношению к охранникам-латышам. Тов. Гордина окружили, с жадностью слушая его. Лежа на лавке, тов. Гордин советовал не пугаться, ибо расстреливать никого не будут. Многие сомневались: «А вас-то, т. Гордин, не расстреляли бы» – «Меня Николай не расстрелял, а у Ленина духу не хватит». Все рассмеялись, у всех на устах злоба и ненависть на власть. Все с радостью готовы отдать себя под расстрел. Многие открыто полагают, что это последние вздохи «социальной революции» и что для анархистов 12 апреля – 3–5 июля большевиков[622].

Около 3 часов ночи нас, случайно попавшихся, отделили от анархистов, допросили, отобрали документы и деньги и отправили под конвоем в другое помещение, пустое и холодное. Случайных нас оказалось в этот день человек 50. Вечером дали на всех 5 ф. хлеба и 20 банок консервов. Ночью приходили двое следователей, вызвали восемь человек, объявили им, что они свободны, и ушли, никого в действительности не освободив. Недоумевая, мы заснули. Среди арестованных были 3 женщины, из них две сотрудницы «Анархии», одна случайная. Поутру среди арестованных шли толки об изнасиловании женщины пьяными латышами. Я стал расспрашивать, видел ли кто-либо. Один из арестованных видел лично. Он оставил свой адрес одному из товарищей, железнодорожному служащему Трифонову. Все охраняющие нас были пьяны вдрызг, кричали все время что-то по-своему. Некоторые из караула говорили, что и комиссия тоже вся пьяна. Утром нам не дали есть, и мы отправили (под конвоем) одного товарища в комиссию с просьбой поскорей освободить. Комиссия выпустила восьмерых «освобожденных» ночью. Послали еще двух делегатов в комиссию, освободили еще человек 25. В течение дня нас не кормили, только к вечеру дали хлеба и щей. Утром опять есть не дали, а часов в 12 отправили в караульное помещение, где мы встретили тов. Гордина. Дали нам там щей, но ложек мы допроситься не могли и не ели.

Тов. Гордин интересно вел агитацию среди караула. Он, между прочим, заявлял им: «Если не вам, а Ленину нужен был наш арест, пошлите его самого караулить нас. Послали б его и осаждать особняки». Пропаганда Гордина произвела сильное впечатление на караул. Я все время смеялся над тем, что тов. Гордин ярко подметил у Ленина его «декретный понос».

Нас