Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

он хочет быть с кем-то, кто соответствует самопрезентации его жизненного стиля; в дальнейшем же эта критика превращается в траекторию утверждения ситуационно пассивной, слабой позиции Дженни. В результате они выясняют на практике, каким образом их переговорные ресурсы будут трансформироваться в устойчивые роли: Ральф как доминирующая фигура обучается приемам нагнетания своего эмоционального напора, а Дженни приучается быть жертвой.

Стоит еще раз повторить тезис, что любое насилие должно найти траекторию обхода барьера в виде конфронтационной напряженности/страха. Теперь самое время добавить второй пункт: конкретный характер, который принимает насилие, представляет собой особую разновидность трансформации конфронтационной напряженности/страха. Этот процесс имеет ситуационный характер и протекает в течение того промежутка времени, когда конкретные пары (по меньшей мере именно так обстоит дело в случае домашнего насилия) совместно вырабатывают траекторию преодоления напряженности/страха и перенаправления их в особый сценарий насилия. Эта траектория одновременно представляет собой способ, при помощи которого люди вырабатывают приемы (techniques) конфликтных отношений, приемы использования своих ресурсов для контроля над другим, приемы осуществления насилия – и одновременно приемы подчинения насилию. Очевидно, что некоторые из этих «приемов» не отвечают интересам лица, которое тем самым подвергается насилию, и все же это двусторонние, интеракционные решения. Это роли, которые учатся разыгрывать обе стороны, причем разыгрывать их друг с другом.

В случае наступательной паники рассматриваемый процесс заключается в присутствии самоподдерживающих циклов вовлеченности между нападающим и жертвой и самововлеченности со стороны нападающего. Взаимная асимметричная вовлеченность наблюдается в кульминационный момент наступательной паники во время военных действий: побежденные солдаты впадают в отчаяние, становятся обездвиженными и пассивными, тогда как нападающие, похоже, включаются в неистовство убийства, предполагающее чувство отвращения к их пассивным жертвам. В домашнем насилии также часто присутствует этот тип пассивной и беспомощной жертвы, чья показная беспомощность или неэффективное сопротивление как будто втягивают агрессора в еще большие пароксизмы чрезмерной жестокости (как это произошло в приведенном выше случае с мужчиной, который все время искал новые способы нападения на свою жену и в конце концов попытался размозжить ей голову гитарой). Здесь также присутствуют отдельные субтраектории. Одна из них заключается в том, что подобострастие жертвы вызывает у агрессора отвращение и все большую злость – это самоподдерживающий цикл, поскольку агрессор ощущает тягу к продолжению нападения просто из‑за гнева, вызванного таким поведением другой стороны. В результате в момент совершения насилия нападающий и жертва оказываются связанными: два эти организма посылают телесные и эмоциональные сигналы, которые проходят друг через друга и еще больше усиливают то, что они делают – одна сторона ведет себя еще более подобострастно, а другая демонстрирует еще больший гнев и продолжает нападать.

В следующем примере приводится субъективная точка зрения, представленная в рассказе нападающей стороны, – здесь перед нами не случай домашнего насилия, но с этой конкретной точки зрения его можно рассматривать по аналогии с ним. Итак, двое молодых чернокожих мужчин похищают пожилую белую женщину, живущую в кэмпере [доме на колесах]:

Когда она вернулась в кэмпер, мы наставили на нее нож и сказали, чтобы она ехала. Она ответила: «Я сделаю все, что вы хотите, но, пожалуйста, не трогайте меня»… После того как она припарковала кэмпер, она начала плакать и причитать: «Пожалуйста, не делайте мне больно, пожалуйста, не делайте мне больно. Простите, пожалуйста…» Я знал, что эта старая вонючая сука просто лжет. Весь этот вид ее слюней лишь разжигал во мне безумие и заставлял ненавидеть ее еще больше.

Я выскочил из кэмпера, схватил ее за плечи и вышвырнул из кабины. Она упала лицом в грязь. Потом она встала на колени и начала кричать: «Помогите, полиция, помогите, полиция, помогите». Я сказал ей: «Заткнись ты, старая вонючая сука», – и изо всех сил ударил ее ногой в живот, вышибив весь дух из этой старой кошелки. Она свернулась в клубок в грязи, задыхаясь, и я снова ударил ее ногой, и от этого она выпрямилась, как палка. Я попытался поднять ее за одежду, но она была такой грязной, что выскользнула у меня из рук, и тогда я схватил ее за волосы. Джеймс сказал мне: «Ты только глянь на это уродливое старое лицо». Я посмотрел на него и так разозлился, что отвесил ей двумя сторонами ладони примерно двадцать ударов. Потом я швырнул ее рядом с кэмпером, и она рухнула на землю. Джеймс открыл банку газировки и спросил ее: «Хочешь шипучки?» Она ответила: «Нет, я хочу только чтобы вы меня отпустили». Я сказал: «Я не собираюсь тебя отпускать, старая вонючая сука, я тебя убью». Я снова схватил ее за волосы и стал бить ее головой туда-сюда о борт кэмпера, пока по ее волосам и ушам не потекла кровь. Затем я повалил ее на землю, пнул в лужу грузи и оставил там подыхать. Мы залезли в ее кэмпер и уехали [Athens 1989: 3].

В этом рассказе обнаруживается не только взаимная вовлеченность нападающего и жертвы, но и самововлеченность нападающего[11] в собственные действия и эмоции. Для эмоционально возбужденного поведения, наполненного энергичными действиями, характерны собственная телесная напряженность и телесные ритмы; подобно бегуну, охваченному ритмом бега, нападающий также начинает подпитываться собственной энергией (сосредоточимся на действиях мужчины в описанном случае), он находится в состоянии «на взводе», у него есть импульс. Кроме того, это еще и эмоциональный транс, гормональный всплеск – самововлеченность нападающего можно сравнить с человеком, который грызет соленые орешки: какое-то время самововлеченность сохраняется, подобно аппетиту, при этом одновременно присутствуют и приятное чувство, ощущение некоего принуждения, как будто едешь на поезде, с которого не можешь и не хочешь сойти. Этот компонент и представляет собой самововлеченность, поскольку он не зависит от ответной реакции жертвы – продолжение цикла поддерживается именно собственными ритмами и эмоциональной энергией, которую они излучают.

Теперь обратимся к разнице между наступательной паникой и хладнокровным, преднамеренным сценарием истязания жертвы. Последний часто включает психологическое давление, угрозы жертве на протяжении нескольких часов, игру на ее надеждах умиротворить агрессора, даже если его это никогда не удовлетворяет и он попросту использует эти надежды как еще один шаг к последующему насилию (вспомним сюжет с человеком с охотничьим ножом). Для этого процесса характерен медленный, а не стремительный темп; эмоциональная тональность агрессора относительно холодная, а не горячая и истеричная. Для наступательной паники свойственны драматичная картина нагнетания высокой напряженности, включая напряженность противостояния или борьбы, а затем внезапное сваливание в порыв чрезмерного насилия со стороны агрессора. Режим запугивающей пытки больше напоминает триллер с саспенсом: он не основан на внезапных конфронтациях и отдельных