Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

инцидентах, а кажется гораздо более глубоко продуманным агрессором; это если и не сознательный расчет, то по меньшей мере некая регулярная ситуация, в которой агрессор придирается к своей жертве, выискивая мелкие проблемы и поводы, а то и принимается за дело без видимой провокации любого рода.

В сравнении с наступательной паникой здесь полностью отсутствует первая стадия – нагнетание напряженности, которое выливается во внезапный порыв. Тем не менее в ситуации, когда один партнер подвергает другого мучениям, присутствует нечто схожее с последней стадией наступательной паники: здесь наблюдаются те же самые циклы вовлеченности между жертвой и агрессором в процессе собственно насилия и цикл самововлеченности у самого агрессора. Отношения, в которых одна сторона подвергает другую мучениям, можно описать как усеченную наступательную панику, в которой мучитель обнаружил иную траекторию, ведущую к тому же результату, что и наступательная паника. Напряженность и энергия, движущие наступательной паникой, здесь не исходят непосредственно из предшествующей конфронтации, как в случае боевых действий или полицейской погони (а тем более жаркой домашней ссоры) – их зарядом оказывается непосредственный процесс доминирования над жертвой. Надолго затянувшаяся психологическая стадия мучений выступает именно битвой за навязывание своей воли другому, которая предстает в виде игры в умиротворение агрессора, но затем последний отказывается от этой игры как недостаточной меры, представляющей собой, по сути, бесконечные танталовы муки, которые контролирует мучитель. Именно таким способом мучитель может достичь конфронтационной напряженности и использовать его в качестве мотива для собственного насилия, причем это намеренно используемый метод (по меньшей мере на невербальном уровне осознания) достижения приятной ситуации вовлеченности во взаимодействие с жертвой и сопутствующего ей удовольствия от самововлеченности. Тем самым мучитель овладевает неким навыком, довольно сложной интеракционной техникой получения конечного состояния эмоциональной обратной связи – все это вполне напоминает наркотический «приход» – от собственного тела и с помощью посредничества тела другого человека. Сколь бы ужасно это ни звучало, но это тоже определенная разновидность знания, способ ощущать себя комфортно в зоне привычных издевательств над кем-то другим, подобно тому как наркоман чувствует себя комфортно в зоне своей зависимости.

Задачей этого предпринятого нами микроанализа ужасных подробностей издевательского насилия является выявление неких поворотных моментов или временны́х ситуационных последовательностей, которые к нему приводят. Необходимо выяснить, каким образом одни люди спускаются в этот туннель, а другие, возможно, обладающие теми же самыми скрытыми, а то и непосредственно наблюдаемыми характеристиками, – нет. Мой тезис в данном случае заключается в том, что разновидности издевательского насилия включают несколько типов вовлеченности – и именно эти циклы вовлеченности усваиваются, становятся предметом переговоров или нагнетаются. Перед нами процесс негласного торга, процесс прощупывания друг друга, выявления своих сильных сторон и слабых сторон оппонента, который предполагает использование каждой из них собственных ресурсов (силы принуждения, материальных ресурсов, эмоциональных ритуалов, возможностей интеракционного рынка) в той мере, в какой они могут быть задействованы в непосредственной ситуации. Здесь имеют значение не только «сырые» ресурсы – их еще требуется привести в действие, чтобы они помогали установить контроль над партнером. В этом процессе присутствуют еще и определенные навыки и приемы, которые либо приобретаются, либо нет.

В частности, со стороны агрессора к данным приемам или навыкам относится понимание того, как войти в такое положение, в котором появляется возможность подпитываться вовлеченностью во взаимодействие с жертвой, а равно и в положение, дающее подпитку со стороны самововлеченности – например, как выходить из себя в порыве гнева, который нагнетается сам собой. Обычно эти навыки зависят от специфики отношений, характерных для конкретных пар, семей или групп, ведь если кто-то один намерен испытать эмоциональные всплески, все глубже погружаясь в зону, где возникает удовольствие от собственного воплощенного в телесную форму гнева, то окружающие должны договориться о modus vivendi [способе сосуществования, лат.], который позволит ему это делать. Сюда относится целая цепочка процессов, разворачивающихся во времени – эти мелкие шаги, которые ведут к дальнейшим действиям, напоминают армию, которая постепенно захватывает территорию, прежде чем начать основное наступление.

Такие приемы бывают как кратковременными (например, самововлеченность и вовлеченность во взаимодействие с жертвой, имеющие место при совершении насилия), так и долгосрочными – к последним относятся способы маневрирования при спуске по этому склону, позволяющие добраться до конечной точки. И наоборот, должны существовать приемы – пусть неявные и нерефлексивные, – при помощи которых некоторые люди (хотя к ним явно относится значительное большинство) сопротивляются тому, чтобы движение вниз по склону зашло слишком далеко. Например, это приемы, формирующиеся в рамках феномена, который выше был назван обычным насилием между супругами; при помощи таких техник ресурсы уравновешиваются, а конфликты останавливаются, доходя до какой-то определенной точки, но не дальше.

На стороне жертвы происходит аналогичный и параллельный процесс обучения – даже несмотря на то что эти процедуры имеют для нее ужасные последствия. Но и жертвой еще нужно научиться быть. Это происходит как в краткосрочном диапазоне, в насильственном финале процесса, так и в длительной перспективе движения вниз по склону. Человек обучается тому, как приходить к таким установкам в конфронтациях, которые последовательно помещают его в оборонительную позицию, делают все более пассивным, позволяя напряженности/страху конфронтации все больше передавать энергию агрессору и отнимать ее у жертвы. Люди эмоционально запрограммированы на ритуалы солидарности, на поддержание взаимной сфокусированности и эмоциональной вовлеченности, и если модель сфокусированности, тональность и ритм устанавливает кто-то другой, то мы склонны соглашаться с этим просто для того, чтобы избежать напряженности спора. Зачастую это происходит лишь на уровне избегания сиюминутных неприятностей. Однако это плохая сделка, поскольку текущая ритуальная солидарность, поддерживающая то, что Эрвин Гофман называл передним планом взаимодействия, в настоящий момент, может обойтись гораздо худшей сделкой в дальнейшем. Тем не менее все это можно с полным основанием назвать обучением приемам поддержания ситуации в наименее нарушенном виде здесь и теперь. Жертвы усваивают конкретные сценарии, дополняющие те роли, которые играют нападающие на них агрессоры. Одни обучаются роли жертвы в эпизодических взрывах наступательной паники, другие приобретают эту роль в медленных мучениях, постоянно умиротворяя того, чья роль заключается в том, чтобы сделать само умиротворение игрой в дразнящую тревогу ожиданий, которые будут обмануты.

В этом смысле невозможность использования фоновых переменных для прогнозирования домашнего насилия, равно как и неопределенность того, по какой конкретно траектории будет развиваться та или иная ситуация, относятся не к методологическому или философскому индетерминизму, а представляют собой реальный факт. Эта неопределенность находится в самом мире, поскольку речь идет о том, каким образом люди в действительности вырабатывают цепочки ритуалов взаимодействия. Происходящее зависит от навыков, которые каждый приобретает в конкретных длительных отношениях.