Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Это не что иное, как набросок отчета, адресованного членам сената или одной из его магистратур и втиснутого на один лист бумаги, сложенный в несколько раз, чтобы его было легче носить в кармане. Открывается он несколько раз переписанной и основательно переработанной преамбулой: «Преславные синьоры мои, тщательно изучив качество реки Изонтио и выяснив у селян, на каком участке земли со стороны [И]талии могут остановиться турки, случись им добраться до упомянутой реки, я пришел к выводу, что, даже если на реке они лагерем не встанут, их можно рассеять и уничтожить внезапным паводком на переправе»[517].

Леонардо лично осматривает местность, расспрашивает «селян» и изучает возможности для обороны на территории, казалось бы начисто лишенной естественных преград. Миновав мост в Гориции и добравшись до берегов Випавы («Мост в Гориции / Вильпаго»), он сразу понимает, что в этом месте в мощнейшее оружие, как оборонительное, так и наступательное, может превратиться сама река Изонцо: достаточно лишь согласовать изменчивость и непредсказуемость ее течения с мобильной гидротехнической системой, положение которой можно менять в зависимости от ситуации. Для этого достаточно установить в русле реки ряд заостренных свай, закрепив на них передвижные шлюзы, способные регулировать уровень потока, а затем увеличить напор воды до такой степени, чтобы вражеская армия не могла перейти реку вброд или даже была рассеяна и уничтожена «внезапным паводком».

Краткая инспекция Фриули надолго останется в памяти Леонардо. Пятнадцать лет спустя он вспомнит, как доставлял бомбарды водным путем через всю Венецианскую лагуну, из Лидо в Венецию, а после, по рекам Изонцо и Тальяменто, – в Градиску и Венцоне: «Бомбарды из Ли[д]о в Венецию так же, как я советовал в Градиске, что во Фриголи, и в Авинтьоне»[518]. А в 1517 году, уже во Франции, проектируя шлюзы для королевского дворца Роморантен, художник порекомендует аналогичную мобильную систему: «И сделай передвижной запор, как я устроил во Фриголи, из которого при открывании устремлялся бы поток, обн[аж]ая дно»[519].

13 марта, когда сенат голосует за отправку во Фриули инженерной миссии, Леонардо ожидает этого решения не в палаццо Дукале, а в куда более спокойной обстановке своей временной мастерской – вероятно, в гостевом доме для мирян при францисканском монастыре Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари, вместе с фра Лукой Пачоли. Добирается он и до обители доминиканцев, Санти-Джованни-э-Паоло, иначе Сан-Дзаниполо, – места, дышащего воспоминаниями о его первом учителе, поскольку именно на площади перед этой церковью стоит великолепный конный памятник кондотьеру Бартоломео Коллеони, последняя работа Верроккьо. Он завершен всего пару лет назад, и даже не самим мастером, скончавшимся в 1488 году, а венецианцем Алессандро Леопарди, которого теперь зовут «дель Кавалло» – как, впрочем, и весь район литейного цеха, аж до соседнего Каннареджо.

Художник тем временем наводит порядок в бумагах и рисунках, привезенных из Милана. В числе последних, явно выделяясь среди прочих, – эскиз портрета Изабеллы д’Эсте. Именно здесь его видит музыкант Лоренцо Гуснаго, известный также как создатель органов и музыкальных инструментов: занятие, не чуждое и Леонардо, вместе с Аталанте Мильоротти конструировавшим лиры да браччо самых необычайных форм.

Лоренцо, блиставший некогда при дворе Сфорца, несколько лет назад обосновался в Венеции и теперь ведет переписку с Изабеллой касательно поставок музыкальных инструментов для двора Гонзаги. В письме, датированном как раз 13 марта 1500 года, Лоренцо упоминает, что посетил Леонардо и видел портрет маркизы: «Нынче здесь, в Венеции, Леонардо Винчи, он показал мне портрет вашей светлости, очень схожий и столь великолепно исполненный, что лучше и быть не может»[520].

Гуснаго абсолютно убежден, что портрет Изабеллы в самое ближайшее время будет закончен. Однако на самом деле в те несколько недель, что Леонардо проводит в Венеции, он слишком увлечен другими делами, чтобы сколько-нибудь серьезно отдаться работе. Город в лагуне представляется ему вершиной роскоши и прогресса.

Пачоли показывает другу школу Риальто, где знакомит с авангардом местных интеллектуалов, среди которых представители древних патрицианских родов и торговой буржуазии, исследователи и преподаватели философии и гуманитарных наук, читающие и переводящие с греческого фундаментальные тексты, еще не известные ученому сообществу: трактаты по гидродинамике Герона Александрийского и Филона Византийского, труды Архимеда, Евклида и Аполлония Пергского. Вероятно, Леонардо не успевает встретиться с величайшим популяризатором античной культуры Джорджо Валлой, ушедшим из жизни 23 января. Однако интеллектуальное наследие Эрмолао Барбаро, основанное на прямом обращении к оригиналам текстов аристотелевской традиции, по-прежнему живо в лице Джироламо Дона́.

А совсем недалеко от Риальто, в родовом палаццо с видом на Большой канал, живет еще один давний знакомый, патриций Бернардо Бембо, для которого Леонардо двадцать пять лет назад написал портрет Джиневры де Бенчи. Богатейшая библиотека старика, по которой потерянно бродит его сын Пьетро, безнадежно влюбленный в замужнюю фриуланку, приводит художника в восторг. Вероятно, в гостях у Бембо он встречается и с могущественным кардиналом Доменико Гримани, чье имя снова возникнет в записных книжках три года спустя[521].

Манят Леонардо и мастерские венецианских художников: умудренного опытом и всеми почитаемого Джованни Беллини, а также опекаемых им юных Пальмы и Джорджоне, на чьем творчестве навсегда останется неизгладимый отпечаток стиля учителя, его исключительной способности передать свет и атмосферу через размытые, словно дрожащие контуры каждой вещи или живого существа.

Кроме того, Венеция – европейская столица гравюры и типографики. Разумеется, Леонардо не может не поинтересоваться последними новшествами в этой области. Особенно его интересует техника офорта, гравюры на металле, при помощи которой можно печатать рисунки для будущей «Академии Леонарди Винчи» (как это впоследствии сделает Альбрехт Дюрер). По сравнению с традиционной ксилографией, гравюрой по дереву, с ее крупными, грубыми штрихами, новая техника, при которой процарапанную иглой медную пластину травят кислотой, позволяет с очень высокой точностью воспроизводить даже самые сложные, детализированные рисунки. Леонардо понимает, что таким способом он сможет совместить рисунки и текст на одном листе, сохраняя первоначальные соотношения между изображением и словом. Тем более что его привычный почерк, зеркально отраженный при печати, будет легко прочесть. Так начинаются эксперименты с техниками и материалами, о чем свидетельствует заметка 1504 года из Мадридского кодекса II: «Как напечатать эту работу»[522].

В окрестностях Риальто сосредоточено большинство книжных лавок, а также граверных мастерских и типографий. Только теперь, бродя меж прилавков в поисках интересных книг, Леонардо по-настоящему осознает важность этого нового средства передачи знаний и убеждается в необходимости издания хотя бы некоторых своих произведений.

Вероятно, посещает он и дом Альда Мануция, буквально в прошлом году опубликовавшего такую необычную книгу, как «Гипнэротомахия Полифила», написанную монахом из Сан-Дзаниполо Франческо Колонной. Предвкушая встречу с античной классикой и столь желанное путешествие в Рим, Леонардо бегло проглядывает иллюстрации, однако книга кажется ему слишком дорогой, и он предпочитает потратить свои скудные