Зов Гималаев. В поисках снежного барса - Билл Крозье

миновал белый скелет яка, приблизился к квадратному чортену в молитвенных флагах, стоящему на холме за пределами Рингмо. Мариэтта Кинд пишет, что это строение называется Йул-Лха-Джово-Чунгса, где yul lha означает «местный бог». Здание очень старое, и со временем его перестроили в буддийский монумент. Каждый год отдельно взятая семья проводит ритуал, упрашивая Джово Чунгсу даровать им дождь и добрый урожай.

С холма открылся прекрасный вид на Рингмо. Я спустился обратно и дошёл до центра деревни, где стоял чортен Калсанг-Омбар. Он продолжал приходить в упадок, а двери теперь преграждал горизонтальный столб, через который я легко перешагнул. Пол усыпала солома. Я ожидал, что внутреннее убранство, которое так расхваливал Снеллгроув, тоже находится в запустении, однако на первый взгляд оно показалось мне роскошным. Но тут я пригляделся повнимательнее и заметил, что девять мандал на потолке – просто ламинированные рисунки или распечатки, налепленные сверху повреждённого и выцветшего оригинала, который когда-то фотографировал Снеллгроув. Жаль, что так поступили. Стены, впрочем, были действительно хорошо расписаны.

Я вернулся в лагерь и оттуда решил в одиночестве снова прогуляться до монастыря: свет был превосходный, озеро – сплошное сверкающее очарование. Серебристые берёзы со слетающей корой казались тем более волшебными в закатном солнце, на фоне мерцающих вод.

Войдя в Тхасунг-Тшолинг, я заметил дхокхор-мани, выполненный в традиции бон, – камень мани с резьбой, стоящий последним в ряду из одиннадцати чортенов. (Теперь я знал, что такая композиция называется «Дунгтен Одиннадцати Лам».) На этом камне, однако, на каждый слог мантры бон было вырезано по восемь лепестков, тогда как на буддийском их обычно по шесть.

В монастыре снова никого не было, так что я просто минут двадцать посидел на ступеньках у главного входа в созерцании. Но тут, прерывая благодатную тишину, из-за угла возник невысокий, худой монах-старик. Увидев меня, он удивился. «В гомпу?» – спросил я, указывая на дверь. Он покачал головой, жестами показывая поворот ключа. И ушёл, а я остался и сидел на ступеньках храма ещё минут пять.

Шагая вдоль чортенов, я вдруг услышал зов и обернулся: монах стоял у одного из зданий наверху и звал меня внутрь. Здание оказалось старым приделом, Гьякар-Гомпой под названием Кхам-Гьешу. Вероятно, она названа в честь Кхама Гьешу, ламы, которого Снеллгроув встречал здесь в 1950-х гг., – того самого, со странными волосами, о котором Снеллгроув отозвался: «Это был первый культурный тибетец, какого я встречал в пути, и находиться в его обществе было очень приятно».

Я быстро взобрался к нему по склону, и лама провёл меня внутрь через вход, обитый деревом. На первом этаже располагался склад досок. Наверх вела лесенка, вырезанная в древесном стволе: на втором этаже были две небольшие комнаты. Спальня монаха была примерно два на три метра, молельная комната – три на три. В молельной повсюду висели тхангки, на полу стоял низенький стол с молитвенными книгами монаха. Указав на главный алтарь, я спросил: «Бон?» Он кивнул и улыбнулся мне, когда я продекламировал: «Ом матри муйе сале ду». На дальней стене на полках стояло множество статуэток Шенраба.

Я вернулся в лагерь и остаток дня отдыхал. Было жарко и ветрено, в воздухе стояла пыль.

Алекс и Майкл, ходившие в деревню, вернулись.

– Там у них женщина со сломанной рукой, – сказал мне Алекс.

– Да, я знаю, – ответил я. – Вчера её смотрел врач из группы Эйда. Она собирается в Дунаи.

Через двадцать минут в лагерь вернулся Чхиринг и сказал:

– К вам тут женщина со сломанной рукой.

Тогда все скорее вышли из кухонной палатки, а я усадил бедную женщину на стул. Очевидно, что ни в какой Дунаи она не отправилась, зато ходила к местному амчи-доктору, практикующему традиционную тибетскую медицину, травяную и холистическую. С моей помощью она высвободила руку из шали, которая служила ей повязкой, и я осторожно опустил её руку на стол. Местный знахарь обмазал её каким-то липким коричневым снадобьем и обмотал берёзовой корой сверху. Хотя бы никакого дурного запаха не было. Когда я осмотрел руку, стало ясно, что треснули и локтевая, и лучевая кости. Я чувствовал, как они скрежещут. Удивительно, но рука почти не опухла, женщина чувствовала собственные пальцы и могла пошевелить ими. Кожа не была повреждена, так что инфекции бояться было нечего.

– Нужна шина, – сказал я Чхирингу.

В лагере ничего подобного мы не нашли, так что я дошёл до её дома, расположенного в сотне метров от нас: там мы нашли кусок дерева толщиной около сантиметра. Я попросил Чхиринга спилить лишнее. Я захватил с собой халат женщины. Мазь я стирать не стал, чтобы её не расстраивать. Я приладил деревяшку к её руке, закрепив и обмотав её самоклеящимся тянущимся бинтом. Оставил ей обезболивающее на пару дней.

Всё это время Чхиринг служил нам переводчиком. Звали женщину Пема Дролма. Это была вдова шестидесяти одного года. Руку она сломала несколько дней назад: осёл неудачно прижал её к стене. В Данаи везти её было некому (а это заняло бы целую неделю). Я пытался убедить её, что перелом требует настоящего гипса, но, кажется, она смирилась с тем, что придётся оставить всё как есть и ждать, пока не заживёт. Неприятно было думать, какие осложнения могут возникнуть: рука будет заживать долго и болеть, велика вероятность, что навсегда перестанет работать как следует.

15 мая, воскресенье. От Рингмо (3648 метров) до Пхоксундо-Кхолы (3712 метров), 9,1 километра через самую высокую точку примерно в 4000 метров

Ночью опять спалось отлично, утром – снова кофе на живописном берегу.

Пришла пора покидать Рингмо и двигаться дальше: этим солнечным утром нас ждала Тропа дьявола. Оказывается, всего несколько дней назад часть её обвалилась и несколько часов её приводили в порядок.

Ни Алекс, ни Майкл никогда не ходили такой опасной тропой – но и я чувствовал адреналин, хотя и бывал здесь раньше. Тропа дьявола ведёт в долину, идущую от ледника Канджиробы, поросшую деревьями. Я отошёл к ручью наполнить бутылки. Остальные зашли выше, и я попытался подняться к ним, но деревья и колючие кустарники росли слишком густо. Полчаса я никак не мог вернуться на основную тропу. Постепенно лесная полоса осталась позади, и я, весь исцарапанный, наконец вышел, куда надо, заработав лишнюю усталость.

До хребта было высоко подниматься, и догнать остальных у меня не получалось. На высшей точке, у тура, меня поджидал Йен. Оттуда по скалистой тропе мы быстро спустились обратно в лесную зону и к самой оконечности озера.

На обед устроили пикник, разложив еду на брезенте на берегу озера.