Просроченный долг - Йожеф Лендел

сойти еще за сорок километров до нашей станции. Дочь и зять сошли, а старушку затолкала назад толпа желающих сесть. Теперь ей помог сойти проводник и проводил в зал ожидания. Проводник уже спешит обратно к своему поезду.

Старуха сидит безразлично, не двигаясь. Если мимо проходит продавщица мороженого, покупает порцию. Лижет мороженое беззубым ртом. Через несколько часов снова покупает мороженое. Не встает со скамейки, на которую ее посадили.

На улице мороз тридцать пять градусов. Конечно, бывает, что кто-то и в такой мороз любит мороженое. Но эта старушка ест только мороженое. Это другое.

Пассажиры начинают совещаться.

— В поезд ей не сесть, — говорит кто-то.

— Может, ее подвезет какой-нибудь шофер на грузовике. Надо бы сходить в гараж, — говорит одна женщина, у которой из-под множества платков торчит один курносый нос.

Подходит крупный мужчина с доброй улыбкой и в огромных валенках:

— Мамаша, не хочешь ли послать телеграмму?

Старуха, будто речь идет и не о ней, будто это и не к ней обращаются, продолжает лизать мороженое.

Совсем бесчувственная? Слабоумная? Или просто знает и понимает больше, чем те, кто дает добрые советы? А что если дочь и зять нарочно забыли ее в поезде? Потому что старуха — обуза, лишний рот в трудно живущей семье. Закон нехватки хлеба сурово наказывает старость.

Я отметил новый год кружкой пива в привокзальном буфете. Я мог это себе позволить из заработанных денег. И в парикмахерскую сходил, побрился. Но хлеб я берегу больше, чем в лагере. Ведь только он может помочь мне выбраться отсюда.

У меня есть один адрес, адрес моего земляка: Александров. Этот Александров должен быть где-то, я точно не знаю, но по этой железной дороге. В справку об освобождении мне тоже вписали этот город, потому что нужно было дать какой-то адрес…

Мимо проходят поезда. Красивые, хорошие, теплые поезда. Но сюда они приходят переполненные, и никто не сходит. Вот уже многие дни, недели, месяцы тянутся люди домой, возвращаются в освобожденные дома. Женщины, дети. Малые дети на руках, они еще не видели своих отцов, солдат, а многие так никогда и не увидят.

Издающие густые гудки паровозы — пышущие паром укрощенные огненные великаны. Но не мне они гудят, от их огней меня пробирает дрожь. С теплых окон вагонов свешиваются сосульки и иней. Вроде тех, что часто свисают и с моих бровей и ресниц.

Десять дней я ночую на цементном полу в зале ожидания. Выданный на десять дней хлеб уже кончился. Но, к счастью, я еще не трогал сухарей, и еще остался хлеб, который мне дал мой друг болгарин.

На одиннадцатый день весь зал ожидания переполошился от новой вести. Через полчаса подойдет «пятьсот веселый». Так называется товарно-пассажирский поезд под номером 508, который повсюду подбирает застрявших пассажиров. Знаменитый «пятьсот веселый»!

Рано радоваться? Один железнодорожник предупреждает пассажиров.

— Нелишне поберечься. На этом поезде едет дикая дивизия. У кого много вещей. — и пожимает плечами.

С большим трудом я понял из крика взволнованных пассажиров, в чем дело. Пятьсот восьмой — это поезд из одних товарных вагонов, который раз в десять дней отправляется по Великой Сибирской магистрали из Владивостока до Москвы. Но по расписанию он только отправляется. Потом считается товарным составом без расписания, который могут обгонять все поезда. Я понял также, почему про него говорят «веселый» и почему железнодорожники предупреждают про дикую дивизию. На нем едут отбывшие заключение уголовники (их-то сразу выпускают, как только кончился срок). И едут целые семьи со всем скарбом, мало-помалу возвращаются из военной эвакуации. И едут спекулянты, которые везут муку из Сибири на запад, и масло и всякие трофейные японские вещи, чтобы обратно привезти с Кавказа яблоки, а из Москвы — женские комбинации, карманные часы и радио… Да, и такое еще есть на этом свете. А ведь я уже девять лет назад думал, что всё это давно исчезло из жизни страны.

Ну что ж, пусть боятся те пассажиры, у кого много вещей. А мне незачем бояться и нет того, за что бояться. Я подхожу к какому-то станционному служащему.

— Пожалуйста, помогите достать билет на 508-й поезд. Я уже не могу ждать. По закону я должен был бы уже давно получить билет.

Железнодорожник смеется: «Не о билете думай, мил человек. А о том, чтобы сесть на поезд».

— Но ведь меня потом оштрафуют. У меня нет денег, чтобы заплатить штраф!

— Никто не оштрафует. Это «пятьсот веселый». Когда в вагон зайдет проводник, у него купишь билет. Поторопись! Поезд остановится не здесь, у вокзала, а дальше на сортировочной, где останавливаются военные составы.

Я спешу в зал ожидания. Ищу трех девушек. Но их нет на месте. Только некоторые из пассажиров зашевелились. Советуются друг с другом, но никто не двигается.

Закидываю за плечи свой небольшой чемодан с полозьями, потому что на путях мало снега. К счастью, он довольно тяжелый, у меня еще есть хлеб.

Медленно ковыляю среди путей. Железнодорожники показывают, куда идти. Дохожу, совсем промерзший. Руки в матерчатых ватных варежках застыли, я едва держу ручку чемодана.

Я на месте, жду поезда. Переступаю с ноги на ногу, подпрыгиваю, но ничего не помогает. Когда поезд наконец подали, чувствую себя таким несчастным попрошайкой, что чуть не плачу.

Раздвижная дверь последнего вагона закрыта. Стучу. Никто не отвечает. Второй вагон тоже закрыт. В двери третьего небольшая щель.

— Пожалуйста, пустите в вагон.

— Нету места! — Звучит так, что понятно: они готовы толкнуть в грудь или с высоты вагона пнуть ногой в лицо настырному чужаку. Место, конечно, есть, хотя сквозь щель видны большие сундуки и чемоданы.

Иду к следующему вагону: Нет места!

В других вагонах даже не удостаивают ответом, только ноги поднимаются для пинка.

Я умолял у дверей, наверное, уже вагонов двадцати, нигде пощады нет. Мой голос невольно стал слезливым, как у попрошайки. Я только повторяю: «Пожалуйста, прошу, пустите».

Из одного вагона выпрыгивают двое.

— Где буфет? — спрашивает один.

Показываю направление: там.

— Пустите, пожалуйста, — говорю безнадежно.

В открытой двери стоит молодой парень. Свет привокзальных фонарей падает на его бледное лицо. На нем черная телогрейка. Он нервно, быстро спрашивает:

— Из лагеря, папаша?

— Из лагеря.

— Если поставим истопником, будешь топить печку?

— Буду!

— Не заснешь?

— Не засну.

— Эй, ребята, пусть залезает.

— Залезай! — кричат.

— Саша гостя привел! — засмеялся кто-то в глубине вагона.

Мои руки и ноги как деревянные. Саша протягивает мне руку, кто-то еще помогает, и я карабкаюсь в вагон.

— Ну, принимай должность. — Саша делает знак, и кто-то отходит