Просроченный долг - Йожеф Лендел

Я должен умереть здесь? Теперь, сейчас? Я, который — ведь было время — готовился храбро встретить врага. Что я за жалкая тряпка! Стоило такого спасать? Завшивевший труп неизвестного, неопознанный. которого никто не ждет?

Эх, страх смерти не убережет от смерти, давай дальше! Я пролезаю еще путей через двадцать под темными, сурово молчащими вагонами.

Наконец я здесь: вокзальные фонари почти ослепляют. Вот зал ожидания — эта чудесная страна. Я даже минуты не посидел спокойно в тепле, как почувствовал, что меня опять едят вши. Спрашиваю у железнодорожника.

— Где здесь можно помыться?

— Баня в городе. Но здесь, недалеко от станции, есть душ и санпропускник.

— Это мне и надо.

Железнодорожник точно объясняет, как туда пройти. Сразу же отправляюсь.

Пока я такой вшивый, я просто не могу явиться в человеческое жилье к моему земляку.

Я пришел, но в санпропускнике все спят.

— Приходи утром, в десять часов, — отшил меня какой-то злой голос.

Что мне делать с моим лишним временем? Ковыляю назад, на вокзал. Как раз открывается парикмахерская, в небольшой комнатке рядом с залом ожидания.

Я робко вхожу, ведь я, наверное, страшно грязный. Вряд ли меня подстригут. Прогонят, как бродягу.

Деньги у меня еще есть… Войду, что может случиться… Мешок бросаю у двери. С деланным спокойствием усаживаюсь в кресло.

Ко мне подходит парикмахерша. Удивительно чистая, приятно пахнущая и накрашенная. У нее безразличный вид, но она не грубит.

— Что желаете?

— Всё, — отвечаю с облегчением. — Постричь, помыть голову, побрить. И если можно, я хотел бы сначала вымыть руки.

— Пожалуйста.

С моих рук стекает черная мыльная вода.

— Я приехал издалека, — оправдываюсь я.

— Бывает, — безразлично отвечает приятно пахнущая девушка и накрывает мою грязную одежду накрахмаленной чистой простыней.

На голове у меня, кажется, вшей нет, думаю я. Только не выползли б с шеи.

Но всё идет прекрасно. Меня даже опрыскивают одеколоном. Я даю на чай столько, что девушка посмотрела на меня немного подозрительно.

Выхожу из парикмахерской. Голова у меня в порядке, только бы тело не чесалось так ужасно. Я двигаюсь под одеждой, но чесаться не решаюсь. И еще только восемь часов.

Захожу в буфет. Спрашиваю горячего чая и хлеб с маслом. Я пью чай из стеклянного стакана, хлеб подают на фарфоровой тарелочке, что за чудо. Еще стакан горячего чая, еще один кусок хлеба с маслом!.. За билет я не платил, у меня есть еще немного денег. Хватит на пару дней. А потом будет работа. А если не сразу, то земляк наверняка даст немного взаймы. Может быть, найду еще кого-то из знакомых. Но только как их найти? Въезд в столицу запрещен.

Заказываю третий стакан чая без хлеба с маслом.

Но еще только восемь часов пятнадцать минут, а я уже опять в зале ожидания.

Спрашиваю, где почта.

Одна старушка объясняет.

Дохожу до почты. Там интересуюсь, где рынок.

Нахожу и рынок. На рынке покупаю махорку и большой кусок хозяйственного мыла.

Потом начинаю искать, где же та улица, куда мне потом нужно будет идти. Ее найти уже труднее, но нашел и ее. И это уже кое-что: после бани не нужно будет долго искать… Но всё еще девять часов. Возвращаюсь в зал ожидания. Мне уже хорошо только в зале ожидания.

Ровно в десять я у бани. Покупаю билет, вхожу.

— Дезинфекцию надо? — спрашивает из-за барьера какое-то официальное лицо.

— Надо. Ох, еще как надо!

Я раздеваюсь и сдаю все свои вещи в окошко.

— Хорошенько прожарьте, — прошу я и со своим большим куском мыла вхожу в душевую.

Минут двадцать я моюсь, окатываюсь горячей водой, отскабливаю себя. Мыло и горячая вода щиплют, жгут мое до крови расцарапанное тело. Но это уже само наслаждение. На мне нет вшей. Тех, что были на груди и под мышками, я раздавил со злорадным чувством мести. Но это заблудшие овцы. Платяные вши потому и называются платяными, что гнездятся в одежде. Они все сейчас там, в аду прожарки. а на меня пусть льется горячая вода, пусть пенится мыло.

Но наслаждению приходит конец.

— Выходи, — кричит банщик в гулкий, наполненный паром зал. — Выходи! Сейчас придут мыться женщины. Быстрее! Быстрее!

Нужно выходить в предбанник. Другие быстро одеваются. Я тоже хотел бы одеться, но моя одежда всё еще в дезинфекции. Стучу в окошко: «Дайте мою одежду!»

— Ждите. Еще не прогрелся дезинфекционный шкаф.

В предбаннике холодно. Термометр показывает всего восемь градусов, но для моего покрасневшего, мокрого тела это страшный холод. Я прыгаю, бегаю, но никак не могу согреться.

Наконец через полчаса получаю свою одежду. Она горячая, греет тело. Надеваю рубашку, которую хранил чистой весь путь. Мятая, понятно, но всё-таки чистая.

Теплая одежда возвращает меня к жизни. В хорошем настроении я направляюсь к дому, где должен найти своего земляка.

Земляка дома нет. Но хозяйка слышала что-то о моем приезде и пускает меня.

Я показался ей очень больным, потому что она сразу же стелит постель и укладывает меня на кровать моего земляка.

Теперь мне снова холодно, у меня стучат зубы.

Утром, когда мой земляк вернулся, у меня сорок. Я лежу три дня, а потом должен встать, должен искать работу. Я вижу, что земляк уже забеспокоился. Что он будет со мной делать, если я больной буду сидеть у него на шее?

— Работа будет, — успокаивают вновь найденные знакомые. Потому что, как бы ни запрещалось, я съездил в город. — Печатать на машинке умеешь?

— Умел когда-то.

— Кой-какую работу для тебя подыщем.

Я слаб, болен, но всё же работаю. Позже уже вполне прилично зарабатываю. Но сколько бы я ни заработал, всё равно не хватает, потому что у меня нет постоянной работы, а поэтому нет и хлебных карточек.

Я покупаю хлеб на рынке. За то, что по карточкам стоит два рубля, мне нужно платить сто. Еще счастье, что на рынке можно купить хлеб. Жены и матери милиционеров спокойно торгуют хлебом, милиция заботится об устранении конкурентов. Потом я узнаю, что продают и карточки. Это лучше. Не нужно покупать завернутый в грязные тряпки, захватанный руками хлеб. Я трачу все свои деньги, но у меня есть хлеб.

5

Так я живу двадцать два месяца. У меня уже есть приличный костюм, несколько рубашек, обувь.

Потом ночью за мной опять приходят. И после того, как дело мое четыре месяца расследуется и приходят к выводу, что и дела никакого нет, холодным днем в начале марта