Просроченный долг - Йожеф Лендел

Я сажусь на чемодан около небольшой металлической печки посередине вагона. Рядом лежит большая куча угля, печка раскалена докрасна.

— Дров не жалей. Твое дело, чтобы и днем и ночью горела, — говорит какой-то парень. У него меховая шапка с верхом из зеленого, разделенного на четыре части сукна. Такие еще называются «кубанка». На ногах совсем новые валенки. Я достаточно долго был в лагере, сразу вижу, что за птица. — Дрова — наша забота, — говорит он и улыбается.

По обоим концам вагона двухэтажные нары, посередине только узкие скамейки вдоль стенки и табуретки вокруг печки. В самой середине возле печки сижу я. Свет от печки освещает только край нар. В глубине нар темно. Но в одном месте горит свечка, там играют в карты.

Еще один человек просится в вагон. Саша пускает и его. Саша здесь хозяин.

Новый человек из донских казаков. Черноусый, похожий на цыгана крестьянин. Он тоже сейчас освободился, я знаю. В зале ожидания мы лежали недалеко друг от друга. Казаку, по одному взмаху Сашиной руки, освобождают место на нарах. Один из парней сразу же называет его станичником, земляком, как принято у казаков. Это тому очень нравится. Блатными словами, которых понабрался в лагере, он скрепляет дружбу.

Поезд всё еще стоит. Двое парней, которые спрашивали, где буфет, возвращаются, неся по чемодану. Они забрасывают их на нары и там вскрывают.

«Станичник» сразу, как знающий человек, оценивает вещи. Наверху есть две девушки, они тоже подсаживаются и рассматривают добычу.

— Тряпье одно! — говорит станичник и роется в чемодане. И, правда, в чемодане старые полотенца, посуда и детская одежда. — Это отдайте девкам, — говорит он, когда попались женские вещи. — Это, — говорит он, когда начинают смотреть содержимое второго чемодана, в котором нашли большие куски сала и мужскую одежду, — если хотите, можете надеть. Или можно загнать на другой станции.

— Надень, папаша, — предлагает один из парней, на ногах которого новые шевровые сапоги.

— Нет, — решительно отказывается казак. — Немного сала с вами поем, а одежды не нужно. Есть у меня дома одежда, много…

Ничего у тебя нет, думаю про себя. Как и у меня. Ни одежды, ни дома, ни жены, ни сына!.. Были, может, и были, а может и это неправда. А если были, и если еще стоит на земле твой дом, то он уже не твой. Кем бы ты ни был, ты уже не тот, кем был.

— Подходи, старик! Брось печку, съешь чуток сала. — Саша зовет и меня.

— Спасибо, мне хватит своего, — отказываюсь я. Я благодарен, что пустили в вагон, но не хочу уж совсем быть с ними заодно.

Лицо Саши потемнело. Он понял, и больше он ко мне не обращается.

Старик «станичник» зовет Сашу только Александром Степановичем. Другие у него Ванька, Мишка, Колька, но Саша — с полным уважением: Александр Степаныч.

Два чемодана скинуты с нар.

— Сожги, папаша, да побыстрее! — говорят мне.

Один из парней, который как раз грелся у огня, сапогами давит, топчет сухие доски чемоданов и помогает затолкать их в печку.

Горит сухое дерево, раскаляется вся печка и труба, до самой крыши вагона, и в нем становится светло.

Мы едем, уже несколько дней едем. На каждой станции повторяется история с чемоданами. В одном нашли жареных поросят. На верхних нарах идет пир горой. Деньги тоже есть, выручка от проданных вещей. Приносят водку. И Саша на станциях уже расхаживает в шикарном сером драповом зимнем пальто. На шее у девушек шелковые кашне.

Что уже ни на что не годится, Сашины сообщники заталкивают в печь. Письма, которые кто-то берег. Документы, которые для владельцев представляли громадную ценность. Фотокарточки: фото семейных групп, жен, ребятишек, солдат на фронте. Исписанные тетради, плоды многолетнего труда инженера или студента.

Иногда Саша вмешивается.

— Документ выбрось. Обходчик отошлет фраеру. — Не всегда вмешивается, смотря по настроению.

Кто хочет по малой нужде, немного отодвигает дверь. Ветер задувает мочу обратно в вагон. Потом дверь снова задвигают. Становится холодно, и я подкладываю в печку дров.

В вагоне с каждым днем всё грязнее. Пол мокрый от стаявшего с сапог снега. От воды и угольной пыли обувь покрылась грязным густым налетом.

В вагон пустили новых пассажиров. Молодую девушку, которая, по ее словам, едет к родителям. Урки приглашают ее попировать. Девушка не очень отнекивается, видно, что голодна. У нее высокие резиновые сапоги, не сняв их, она взбирается на полку.

Парень в зеленой кубанке подсаживается ко мне.

— Ты инженером был, папаша? — спрашивает он.

— Нет.

— Или богатым буржуем при старом режиме?

— Никогда не был буржуем.

— Тогда коммунистом каким-нибудь был. А потом и сам испробовал, где раки зимуют!

Я молчу.

— Ага, — шутит другой блатной. — Сбежал сюда от Гитлера? Думал, что в Сибири булки на березах растут.

— Растут, конечно. А ты что, не пробовал? — говорю я.

— Отстаньте от него, — вмешивается Саша. — Он тебя не трогает, и ты старика не трогай. Топи печку, папаша, — поворачивается ко мне, — и не обращай внимания на этих дурней. — За много дней он впервые снова обратился ко мне.

В нашем вагоне едет и одна девушка-финка. На ней высокие кожаные ботинки на шнурках — в такой мороз человек прежде всего смотрит на обувку. Просто чудо, как она выдерживает в таких ботинках мороз. У нее круглое красноватое лицо, цвет напоминает не то кирпич, не то розовый язычок котенка.

Ее тоже приглашают — на верхнюю полку.

— Я не устала, — отвечает девушка и садится на лавку посереди вагона.

Так как она сидит близко от меня, спрашиваю, откуда она и куда едет.

— В начале войны нас эвакуировали. Теперь еду домой, посмотрю, можно ли уже вернуться. В Сибири мы работали на лесозаготовках.

— И как?

— Жить было можно, — отвечает сдержанно.

Она уже целый день сидит на лавке. Я вижу, что она почти ничего не ест.

У меня еще остались деньги. И блатные уверяют, что в этот вагон проводник и носа не сунет. Я даю девушке денег, чтобы на следующей станции купила картошку. Я сам уже очень устал и ослаб, а главное, трушу, боюсь оставить мое место.

Девушка приносит картошку. Она ее уже и помыла где-то на вокзале. Картошка розовая, руки у нее красные от ледяной воды. «Станичник» одолжил небольшое жестяное ведерко, двухлитровый «бункер». Девушка почистила и сварила картошку. Так получается, что я делюсь с ней едой за плату, а не даром.

Девушка хочет доехать до Кирова, а там пересесть до Ленинграда. Мы едем уже много дней, а