Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

то, что в «Большой челобитной» даже не упоминаются щиты «македонского образца», для производства которых Иван Семенович, собственно, и прибыл в Москву, и которым посвящена значительная часть «Малой челобитной»:

Предположение, будто этот же человек, подавая через полтора месяца новую челобитную (так называемую Большую), даже не вспомнил о своей первой челобитной и о содержащейся в ней просьбе «посмотрити» его «службишку» — производство боевых щитов, — представляется искусственным и противоречащим характеру документа. <…> Вместо этого он вдруг заговорил о каких-то «речах» и «книжках», вывезенных из «многих королевств» и содержащих наставления царю, как тому править своим государством.

Не упоминается в «Малой челобитной» и служба у Петра Рареша, на которого все время ссылается автор «Большой челобитной»… Подобные наблюдения позволили Д. Н. Альшицу гипотетически приписать «Малую челобитную» Петру Губастому, имя которого значится рядом с именем Пересветова в описи Царского архива, «Большую челобитную» — Ивану Грозному и Сильвестру, а автором «Сказания о Магмет-салтане» назвать Алексея Адашева. Причем подчеркивалось, что в противоречиях, которые встречаются в «Большой челобитной» и в «Сказании о Магмет-салтане», нашла отражение полемика их авторов.

Мысль о том, что «Иван Пересветов» — псевдоним, не нова. Впервые идею, «не скрывается ли в лице Пересветова сам Иоанн Грозный», еще в 1909 году высказывал российский историк Симон Лукич Авалиани (1881–1922). К тому, что автором, по крайней мере, «Большой челобитной» «мог быть только Иван Грозный», склонялся и советский историк Иван Иванович Полосин (1891–1956). Одним из оснований для подобных догадок было, в частности, то, что признание Ивана Пересветова исторической личностью якобы неизбежно превращало Ивана Грозного «в некоего идейного последователя современного ему публициста» (Д. Н. Альшиц). Однако никаких прямых доказательств, что в создании произведений, приписываемых Ивану Семеновичу Пересветову, принимали участие упомянутые исторические личности, не существует.

Все близкие или далекие совпадения в высказываниях Пересветова со словами и делами Ивана IV и его ближайшего окружения могли объясняться тем, что идеи о необходимости тех или иных перемен тогда, как говорится, витали в воздухе. Расхождения же в тех преобразованиях, которые происходили в Московском царстве в 40–50-х годах XVI века, с «проектами реформ» нашего героя вполне могли свидетельствовать о том, что реальные «реформы» проводились без непосредственной связи с сочинениями Ивана Пересветова. К тому же непонятно, зачем было столь высокопоставленным лицам (в том числе Ивану Грозному, обладавшему практически ничем и никем не ограниченной властью) прикрываться чужим, мало кому известным именем, да еще и ссылаться при этом на мнения какого-то чужеземного «воеводы», неких «философов» и «мудрых людей». И зачем им давать самим себе какие-то советы и предложения или обращаться к себе с просьбами? Что же касается расхождений и противоречий в сочинениях Пересветова, то они вполне могут объясняться — и обычно объясняются — тем, что взгляды и насущные проблемы автора за одиннадцать лет могли меняться. И с этим трудно спорить.

Все рассуждения Ивана Пересветова, несомненно, были близки многим его «коллегам»-дворянам. Они чем-то напоминают высказывания Даниила Заточника. Разница, пожалуй, лишь в том, что Даниил только желал попасть в число княжеских холопов, а Иван таковым уже стал. Оказалось, однако, что положение даже царского — а не только боярского! — холопа отнюдь не безоблачно. А все потому, что в окружении царя есть вельможи, которые могут не допускать его к государю, способны его разорить и сделать жизнь невыносимой: «от притеснений и судебных волокит наг я, бос и пеш» («Малая челобитная»). Не правда ли, напоминает: «княже мои, господине, вопию к тебе, одержим нищетою» («Моление» Даниила Заточника). Подобных параллелей можно привести гораздо больше. Правда, Иван Пересветов, в отличие от Даниила Заточника, мог сравнить нынешнее свое положение с тем, в каких условиях ему доводилось служить другим правителям, и прийти к неутешительному выводу: «служил я, государь, трем королям, а таких притеснений ни в одном королевстве не видал» («Малая челобитная»).

Отсюда и жалобы Ивана Пересветова на свое безрадостное существование: «в пожалованном тобой, государь, поместье враги и часу не дают пожить: не любят, государь, нас, людей приезжих» (там же). Отсюда и неоднократные намеки на то, что у хорошего государя столь умные (изобретатель щита «македонского образца»!) и преданные служилые люди, как сам Иван Семенович, должны быть в особом почете — несмотря на их невысокое происхождение. Например, «к цезарю Августу пришел воин, нищий обликом, и принес великие изобретения, и тот его за это наградил, приблизил к себе его и род его» («Большая челобитная»). Как тут не вспомнить слова Даниила Заточника: «ты, княже наш, не держишь богатства, но раздаешь мужам сильным и совокупляешь храбрых — ибо златом мужей добрых не добудешь, а мужами злато, и серебро, и градов добудешь», поэтому «собирай храбрых и совокупляй разумных» («Моление» Даниила Заточника). А вот «у благоверного царя Константина воины беднели и нищали» («Большая челобитная») — и к чему это привело?

Сочинения Ивана Пересветова ни по форме, ни по содержанию не напоминают серьезные проекты реформ. Это скорее жалобы, сопровождающиеся просьбами и пожеланиями, выраженными в иносказательной форме. Как и Даниил Заточник, Иван Семенович обращается к князю с мольбой помочь ему выбраться из тяжелого положения, в котором он оказался. Мы вновь слышим голос человека «среднего класса», но уже не XIII, а XVI века. Причем оказывается, что за прошедшие 300 лет для человека его статуса мало что изменилось. Он по-прежнему чувствует себя обделенным и хочет избавиться от своего бедственного положения. Не обладая такими познаниями в Священном Писании, как Даниил, Иван Семенович вынужден прибегать к мистификации, приписывая свои мысли «солидным» людям: «Магмет-салтану», «Петру, волоскому воеводе», а то и вовсе безымянным «латинским докторам и философам».

Но одними сетованиями и просьбами Иван Пересветов не ограничивается. Свои претензии к властям предержащим он помещает в гораздо более широкий контекст. Одной из центральных тем при этом для него становятся отношения правды и веры. И это — одна из загадок Ивана Пересветова.

«Богу сердечная радость»

«Повесть о Царьграде» завершается несколько глухим предостережением:

Но так знай, окаянный [Магмет-салтан], что если свершилось все, предвещанное Мефодием Патарским и Львом Премудрым и знамениями о городе этом, то и последующее не минует, но также совершится.

У Нестора-Искандера следует продолжение, которое Иван Пересветов пропустил: «Пишется ведь: „Русый же род с прежде создавшими город этот всех измаилтян победят и Седьмохолмый приимут с теми, кому принадлежит он искони по закону, и в нем воцарятся, и удержат Седьмохолмый русы…“» Предсказания, которые упоминает и Нестор-Искандер, и Иван Семенович Пересветов, ни в исходной «Повести», ни в ее переделке не приводятся. Между тем они довольно любопытны.

Согласно сообщению одного из участников взятия Константинополя, турка Коджиа-Еффенди, у греков существовало предание: Седьмохолмый