Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

реформ <…> а как совокупность Божьих заповедей, как норму жизни, имеющей единственный Божественный источник». «„Правда“ Пересветова, — писал он, — представляет собой высшую Справедливость, полное выражение Божественной истины, которая дана в заповедях и нормах жизни, предназначенных для практической реализации». При этом, подчеркивал исследователь, «в некотором роде „правда“ для Пересветова первична» и «является предпосылкой истинной „веры“». В то же время А. В. Каравашкин выделял еще некую особую «„правду“ Магмета-салтана», которая была «недостаточна и угодна Богу лишь как поучение для христиан». Эта «турецкая „правда“» якобы не распространялась на «подчиненные туркам народы».

Различия в понимании того, что имел в виду Иван Пересветов, когда говорил о правде, определялись, судя по всему, взглядами самих исследователей. Они прежде всего старались «вписать» это понятие в собственные представления о том, что тот «должен был хотеть сказать».

***

Попытаемся и мы разобраться в том, почему для Пересветова правда была столь значимой и почему она для него была «выше» веры. При этом постараемся максимально использовать тексты самого Ивана Семеновича Пересветова.

Прежде всего, обращает на себя внимание, что он неоднократно в нескольких сочинениях и в разных вариантах повторяет: «Правда Богу сердечная радость», «Бог любит правду силнее всего». Всего подобные словосочетания встречаются у Пересветова около сорока раз. Мало того, в «Большой челобитной» устами Петра, «волоского воеводы», он прямо говорит: «Бог не веру любит — правду». Это, однако, вовсе не означает, что Бог, по мнению Пересветова, вовсе не любит веру. Напротив, «вера христианская Богу люба, она всех вер лучше, Бог ее любит». Просто Он ее любит меньше правды. «Истинная правда», по определению самого Ивана Пересветова, — «Христос, Бог наш, Сын Бога возлюбленный», «и оставил Он нам Евангелие — правду». Евангелием Он, «любя веру христианскую больше всех других вер, указал путь в Царство небесное». Новым Заветом христианам указан путь к спасению: «Они же <…> познают правду, что правда Богу любовь и сердечная радость. Они же, как от сна, проснутся и покаются лукавству своему и возьмутся за вечную правду и утешат Бога сердечною радостью. В силе Божии и правда силнее всего».

Так, почему же, по мнению Ивана Пересветова, Бог правду предпочитает вере?

Ответ на этот вопрос, возможно, кроется в одном сюжете, изложенном в «Сказании о книгах». Там, как мы помним, рассказывается о том, что, прочитав «греческие книги» и поняв, что в них «много правды», Магмет-салтан впал в «великое сумнение»: он решил принять христианскую веру. Когда он заявил своим приближенным: «Я христианскую веру приму — и буду самому Господу небесному угодник», — те его отговорили, сказав, что если бы эту веру любил Господь, Он не выдал бы греков туркам. Тем самым они Магмета «с пути божественного совратили», но он продолжал до конца жизни мыслить о вере христианской.

Что же было не так с греческой верой?

В другом месте Иван Пересветов объясняет это так. Господь якобы Сам сказал, что завоевание Византии турками не является «поруганием», поскольку те были «неверными». А вот греки «Меня познали, Бога своего, и веру христианскую возлюбили», но ни в чем не придерживались Божьей воли и заповедей Его не послушали. Приходя в церковь, они кланялись «аки трава от ветра» (помните, как Серапион Владимирский призывал своих слушателей: «умоляю вас, покайтесь в прежнем безумье, перестаньте быть тростником, колеблемым ветром»), а к Богу сердца своего не обращали и «роптанием и суетными беседами» сопровождали божественные обряды. Этим они и прогневили Бога. Это было Ему «лютее и мерзостнейшее» всего.

Другими словами, греки, будучи христианами, лишь формально исполняли церковные обряды, но на самом деле искренне не уверовали. К тому же вся жизнь Греческого царства нарушала божественные законы. За это и наказал Всевышний Византию нашествием иноплеменников.

Оказывается, можно быть крещеным, но на самом деле неверующим — как греки. А можно быть нехристем, но искренне верить в Бога и совершать деяния, угодные Ему, доставляя тем самым «Господу сердечную радость» — как Магмет-салтан.

Все это, судя по всему, дает основания понимать в пересветовских текстах слово правда как «уверенность в невидимом» (Евр 11: 1) — то, что на современном языке принято называть верой: «ибо невидимое видим мы верою», как писал епископ Феодорит Кирский (386–458). Что же касается значения, в котором Иван Пересветов употребляет слово вера, то под ним имеется в виду конфессиональная принадлежность и обрядовая сторона православия.

При таком понимании становится ясным противопоставление Пересветовым правды и веры. По его мнению, главное — искренне верить: это гораздо важнее соблюдения формальных действий, включая крещение и причастие. Вот почему «Бог не веру любит, — правду», хоть и любит Он веру христианскую, которая «всех вер лучше». Тогда становятся ясными и заключительные слова «Сказания о Магмет-салтане», повторенные в «Большой челобитной»: «если бы к той правде турской да вера христианская, то с ними бы ангелы беседовали». Трудно заставить крещеных, но не «крепких в вере» христиан искренне верить — это возможно сделать только с помощью царской «грозы». Зато сто́ит крестить искренне уверовавших и правильно поступающих нехристей — и они станут праведниками, с которыми будут беседовать ангелы.

Наконец, если мы правильно поняли значение слов правда и вера в произведениях Ивана Пересветова, становится понятен и его призыв, обращенный к Ивану Грозному. Тот уже укрепил веру в своем царстве — недаром «с великим чувством говорит Петр, молдавский воевода, о вере христианской царства русского». Теперь же здесь необходимо ввести правду, которой в царстве Ивана пока нет, — а «коли правды нет, так и ничего нет». Это тем более необходимо, что на Русь возложена, как считал, очевидно, не один Иван Пересветов, миссия спасения человечества в конце времен — идея, которая восходит еще к «Слову о законе и благодати» будущего митрополита Илариона.

***

Итак, сочинения Ивана Семеновича Пересветова дают нам достаточно полное представление, о чем думал и что чувствовал человек «среднего класса» в Московском царстве XVI века. Пред нами вовсе не холоп, возомнивший себя великим реформатором и дающий ценные руководящие указания представителю высшей светской власти. Это царский холоп, находящийся в довольно бедственном положении. Вот он и размышляет, как бы это свое нынешнее тяжелое состояние исправить и что для этого, по его мнению, необходимо. При этом он прикрывается «авторитетами», ссылаясь на мысли и дела, якобы высказанные и совершенные то «Магмет-салтаном», то «Петром, волосским воеводой», то какими-то неизвестными «докторами и философами латинскими». Свои рассуждения он подкрепляет мессианской идеей Московского царства: теперь, после падения Царьграда, оно одно отвечает за весь православный мир и его спасение. Это не какая-то фантастическая «утопия». Он искренне верит в то, что московский государь должен и способен исправить сложившееся положение дел в его царстве — в полном соответствии с тем, что ему предназначено