Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

Богом и что остро необходимо в «последние времена». В своих рассуждениях он продолжает и развивает мысли, высказывавшиеся и Иларионом, и Филофеем, и Афанасием Никитиным, — возможно, даже не подозревая об их существовании. И это ставит Ивана Семеновича Пересветова в один ряд с другими интеллектуалами древней Руси, хотя сам он, судя по всему, вовсе не считал себя мыслителем.

Однако Иван Пересветов не ограничивается сугубо личными интересами. Важнейшей идеей, сформулированной им, является мысль о том, что искренняя вера в Бога (то, что наш автор называет «правдой») важнее того, к какой конфессии принадлежит верующий и какие обряды он соблюдает (то, что он называет «верой»). В какой-то степени это сближает Ивана Пересветова с Афанасием Никитиным. Тот, как мы помним, тоже считал, что Бог един для всех, кто верит в Него, — независимо от вероисповедания. Хотя и для того и для другого автора православие — лучшая из вер. У Пересветова эта тема получает новый поворот: даже в рамках одной конфессии искренняя вера важнее точного соблюдения обрядов. Этой идее, судя по всему, современники Ивана Семеновича придавали особое значение. Проблема того, что сейчас называют обрядоверием, была для Руси не нова. Многие проповедники сетовали на то, что прихожане в церкви не всегда ведут себя подобающим образом: разговаривают во время службы, ходят и даже смеются. Однако мало кто обращал внимание на то, что внутреннее общение человека с Богом гораздо важнее формального соблюдения обрядовой стороны богослужения. В XVI веке эта проблема, судя по всему, стала все больше занимать мыслящих людей.

Так, Андрей Михайлович Курбский[124] приводил притчу, которую записал Вассиан Муромцев[125] со слов Максима Грека[126] о блаженном Августине[127]. Тот якобы во время плавания из-за шторма вынужден был пристать к какому-то острову. Здесь он познакомился с неким пустынником. На вопрос, как он молится, тот «начал произносить молитву „Отче наш“, Господним учеником преданную, и иные краткие молитвы, но совершенно неискусно и неправильно». Святитель, хоть и «подивился любви его к Богу и терпению», научил пустынника молиться правильно, после чего с чувством исполненного долга продолжил свое плавание. Однако вскоре корабельщики увидели человека, который приближался к судну, «аки птица скоропарящая, или стрела стреленная от лука пресилных мышцей». То был тот самый пустынник. Он сидел на одной поле́ ризы, подаренной ему Августином, а другую использовал как парус. Пустынник, оказывается, забыл, как надо молиться, и хотел, чтобы святитель еще раз научил его правильной молитве. На это Августин ответил, что недостоин даже смотреть в святое лицо пустынника, не говоря уже о том, чтобы его, «ангела Божия», учить. Другими словами, даже не зная верных молитв, этот пустынник уже стал святым. Впрочем, Августин все-таки еще раз повторил ему, ка́к следует молиться.

Мысль о том, что важнее: искренняя вера или точное соблюдений обрядов, еще долго будет беспокоить умы. Однако в XVII веке именно формальные вопросы совершения церковных служб окажутся в центре внимания «ревнителей древлего благочестия». Борьба против светского и церковного «нестроения» постепенно вылилась в споры о том, как исправить богослужение, дабы в церквах не «чинился мятеж и соблазн и нарушение нашея святые и православные христианския непорочные веры». Внешним проявлением споров об этом «никонианцев» и староверов стали вопросы о том, следует ли креститься двоеперстием или троеперстием, в каком направлении должны двигаться молящиеся во время крестного хода — посолонь или противусолонь, каково должно быть число поклонов при совершении некоторых ритуалов, должно ли соблюдаться в церковных службах единогласие или возможно многогласие и т. п. В этом и те и другие видели проявление истинной веры и готовы были считать своих оппонентов еретиками и служителями Антихриста, не обращая внимания на то, что обе противостоящие стороны поклоняются одному и тому же Богу.

Тем не менее проблема соотношения искренней веры, которую Иван Пересветов называл правдой, и точного формального соблюдения церковных обрядов не теряла своей актуальности и в последующие столетия. В 1886 году Л. Н. Толстой в притче «Трое вас и трое нас» в несколько измененном виде еще раз воспроизвел историю, рассказанную в свое время Андреем Курбским. В его изложении она выглядела так. Какой-то архиерей во время плавания из Архангельска на Соловки причалил к безымянному островку. Там он встретил трех старцев, которые молились, обращаясь к Троице: «Трое вас, трое нас, помилуй нас!» Архиерей, чувствуя свое превосходство, научил их правильной молитве Господней и отплыл. Наутро, однако, его корабль догнали прибежавшие пешком по воде старцы. Они, оказывается, забыли, как надо молиться, и просили епископа повторить правильную молитву. Тот же, устыдившись их святости, ответил: «Доходна до Бога и ваша молитва, старцы Божии. Не мне вас учить». Он-то знает, как правильно молиться, однако ходить по воде аки посуху, подобно этим святым (а хождение по водам — явный признак святости), так и не удостоился… Очевидно, во времена Л. Н. Толстого проблема соотношения «правильной молитвы» и искренней веры в Бога оставалась столь же важной, как и во времена Ивана Пересветова.

Впрочем, до сих пор многие люди, считающие себя православными христианами, относятся к соблюдению церковных обрядов — без осмысления их содержания и знания основ православной веры, не говоря уже о стремлении соблюдать все христианские заповеди в своей жизни, — как к основному средству спасения. И это несмотря на то что Русская православная церковь официально осуждает такое «обрядоверие». Оно считается грехом «неадекватного восприятия учения Церкви» и рассматривается как распространенное в среде «церковного народа» явление, которое «влечет за собой суеверие, законничество, гордость, разделение». Однако, как показывает практика, порицание это в значительной степени носит формальный характер: многие служители церкви фактически поощряют подобное «фарисейство». Обрядоверие продолжает оставаться одним из пороков современной церковной жизни России.

Так что мысли Ивана Пересветова по поводу того, что важнее: «правда» или «вера», не теряют своей актуальности и по сей день.

«Взрастают под чужими именами…». Вместо заключения

Идеи, зародившиеся в Древней Руси и нашедшие продолжение и развитие в последующие четыре сотни лет, — переход центра богоспасаемого мира на Русь в преддверии постоянно ожидающегося, но так и не наступающего конца света (Иларион, первые летописцы, Кирик Новгородец, Серапион Владимирский, старец Филофей), сакрализация правящей династии (Владимир Мономах), осознание собственной греховности и стремление различными путями избавиться от нее (Владимир Мономах, Серапион Владимирский, Афанасий Никитин, старец Филофей) и постепенное превращение большей части населения в холопов государя (Даниил Заточник, Иван Пересветов) — нашли воплощение в государственной идеологии XVI и последующих веков, наиболее полно выраженной не столько в «теоретических» трактатах (хотя и они будут появляться), а в конкретных действиях властителей.

Ярче