Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

было всего одиннадцать девственниц. Почему-то их выделяли среди остальных. За девственность, оказывается, даже сто граммов хлеба дополнительно выдавалось. Правда, из этих одиннадцати трое-четверо – ветхие монашки, одна ведьмоподобная старуха, у которой верхние зубы закрывали нижнюю губу… И невозможная молодая красавица, которая могла бы стать украшением любого дворца! Как ей удалось сохранить невинность, какими способами сумела она избежать притязаний жестокосердных офицеров, я объяснить не могу, скажу только, что про красавицу Актаса, про целомудренную девушку ходили невероятные легенды по карагандинским лагерям.

Перед самым нашим приездом женщин уже успели расселить в землянках, оставшихся от японских и немецких военнопленных. Ни ведьму, ни красавицу мне увидеть не удалось. Для чего держали явно избыточное количество женщин для работы на кирпичном заводе, не знаю, если память не изменяет, на другие объекты их не гоняли. После того как я побывал в Караганде и понял, насколько близко от неё расположен Актас, думаю, что дело было в следующем. Многочисленная армия начальников-офицеров, служившая при расквартированном в Караганде управлении лагерей, специально, для удобства, не отпускала далеко от себя красивых украинок, стройных, как ивовая лоза, литовок. Наведаются высокие гости из Москвы или Алма-Аты, не нужно искать, куда-то ехать, тратя драгоценное время, всё под боком, бери да обнимай! Грудастые тебе нравятся или с девичьими формами, блондинки или же брюнетки – здесь выбор на любой вкус. А когда зечек обнимет более или менее симпатичный офицер, девушки, оказывается, начинают ревновать друг друга, спорить, скандалить. У кого-то клок волос выстригли, кому-то со злости по личику ножом полоснули. Молодые же, женская природа такова, что им в любых условиях важнее всего мужская ласка, тоска по крепким объятиям, по сильной мужской руке не отпускает даже во снах!..

Когда из Карабаса пригнали наш многочисленный этап, мужики, нашедшие среди трёх тысяч женщин возлюбленных, наслаждавшиеся этим сладким чувством, в Актасе ещё оставались. Они тяжело переживали расставание с подругами, ни от кого не таясь, делились этой печалью, наперебой вспоминали приятные, лёгкие минуты совместного проживания, поддерживали друг друга и, конечно же, хвастались. Мы, когда зоны разделились, стали прятаться от «вдовцов»!..

Не ошибусь, если скажу, что роль кирпичного завода росла и крепла с каждым днём… Он стал почтовым отделением для двух зон. Первыми вступили в переписку те, кто добровольно познакомился в Актасе и вынужденно разлучился. С той стороны – женщины, с этой – мужчины начали знакомить между собой приятелей и подруг. Каждый укромный уголок завода принимал письма и безо всякой цензуры передавал из зоны в зону…

Я в то время пытался разобраться в своих друзьях-приятелях, с одними сходился теснее, от других старался отдалиться. Двух латышей, с которыми подружился раньше остальных, помню до сих пор. Заселившиеся, как и я, на верхнем ярусе эти два друга всё время проводили вместе, радовались даже самой малости, придавали друг другу сил, жили мирно, делились едой. Теодор Августович Цеплитис худой, со впалыми щеками, с глубоко ввалившимися, словно старавшимися сбежать из этого мира глазами, интеллигентный, образованный, воспитанный латыш. Скудное питание, цинга, длительное пребывание в лагерях неблагоприятно сказались на здоровье этого человека, большая часть зубов выкрошена, изъедена, сломана, дёсны болезненного бледно-синего цвета. По-русски говорит чисто, предложения выстраивает правильно, знает не только латышскую литературу, но и произведения писателей мирового уровня, если выдаётся свободная минутка, он сразу же хватается за книгу. Самое интересное – у Теодора Августовича есть своя библиотека, он возит с собой с места на место множество книг на латышском языке, обменивается ими с другими книгочеями. К нему часто приходят латышские интеллигенты, не ошибусь, если скажу, что Цеплитис у них в особом почёте. От него первого я услышал новость о том, что Бунин за роман «Жизнь Арсеньевых» получил Нобелевскую премию123, также от него я впервые узнал о книгах норвежского писателя Кнута Гамсуна124. Поначалу я думал, что он либо преподаватель, либо учёный, но осторожные языки донесли мне, что он офицер жандармерии. С этим обходительным, внимательным человеком, настоящим, подготовленным, умным врагом советской власти, не таясь предсказывавшем крах коммунизма, мы очень быстро подружились. Хотя «подружились» не совсем точное слово, наверное, ибо этот гордый муж очень далеко продвинулся по сравнению со мной, мыслит более высокими категориями, у него больше уверенности в своей правоте, он непоколебим в своих политических взглядах и убеждениях. Близкий друг латыш Жанис Матисович Миезис и по телосложению, и по внешнему виду – его полная противоположность. По-русски он не знает ни слова, и не хочет знать, за столько лет скитаний по зонам он общался со многими людьми, но всякий раз по-латышски. Если кому-то нужно было обратиться к Миезису, они звали на помощь Теодора Августовича. Кем был на свободе этот сильный, богатырского телосложения человек, готовый в любую минуту сменить гнев на милость и наоборот, мне неведомо. Когда я потянулся к Цеплитису, Миезис тоже принял меня, мы шутейно стали дразнить друг друга: он меня – «кузнечиком», я его – «медведем». Эти два латыша взяли меня в свою компанию. Миезис в меру сил и возможностей всегда старался помочь Теодору Августовичу, если нужно было поднять или передвинуть что-нибудь громоздкое, засучив рукава, он спешил к другу и брал самую тяжёлую часть работы на себя. Они очень красиво разговаривали на родном языке, я с радостью и некоторой ревностью смотрел на их дружную, внимательную друг к другу жизнь. У обоих супруги сидели в тюрьме, из-за частых перетасовок мест заключения они потеряли связь с жёнами и оба сильно волновались по этому поводу, грустили, переживали, что ничем не могут им помочь. Цеплитис понимал, с какой целью созданы «особые лагеря», помню, как несколько раз он говорил: «Они хотят разом изжить нас, пока не всех прав нас лишили, неплохо было бы разузнать хотя бы их адреса!» Он, кажется, не любил, когда его изводили вопросами, мелочным копанием, повышенным интересом, почти все вопросы он оставлял без ответа, своими знаниями делился со мной неохотно, говорил только то, что считал необходимым для правильного понимания той или иной проблемы. А однажды он сам спросил у меня: «Вы, татары, как думаете жить в будущем?», услышав в ответ моё нечленораздельное заикание, счёл нужным объяснить суть вопроса. «Мы не так долго живём под властью русских, но элементы шовинизма успели внести раздор и в наш народ», – сказал он. На моё робкое возражение: «Вроде бы латыши были солдатами революции, самыми верными людьми Ленина», он, гневно посмотрев на меня, громогласно ответил: «Лгуны! Предатели!» Как-то утром он