Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

Особую нетерпимость Суворов проявлял, когда затрагивали его военную славу — в этом полностью сходился с Наполеоном. Некий секунд-майор Раан, участник последней турецкой войны, выпустил воспоминания о ней, где неправильно описал суворовские сражения. Оскорбленный Александр Васильевич подал в Академию наук, которая издала книгу Раана, требование уничтожить книжку с «постыдным изъяснением о делах при Кинбурне, Фокшанах и Рымнике». Но если какой-нибудь поэт или писатель хвалил его, то Суворов был признателен до крайности и сыпал денежными премиями, как мы видели на примере Кострова.

Александр Васильевич любил давать наставления и поучения. Своему племяннику, князю Алексею Горчакову, он советует: «Последуй Аристиду в правоте, Фабрициану в умеренности, Эпаминонду в нелживости, Катону в лаконизме, Юлию Цезарю в быстроте, Тюренню в постоянстве, Лаудону в нравах». А передавая Курису пожалованный тому Екатериной II перстень в 60 тысяч рублей и орден Георгия III класса, произнес целую речь, смысл которой сводился к следующему: хотя награда, быть может, слишком значительна, но это обязывает награждаемого заботиться о приобретении достоинств генеральских: честности, заключенной в держании слова, в прямоте и отсутствии мстительности; трудолюбия, бдения, мужества и, выше всего, глазомера; последнее условие, необходимое генералу, по словам Суворова, состояло в непрерывном образовании себя науками с помощью чтения. Все эти генеральские достоинства Суворов мог перечислять не кривя душой.

Очень живо Суворов обрисован в воспоминаниях Дениса Давыдова, относящихся как раз к периоду жизни Александра Васильевича в Херсоне. Суворов делал смотр четырем кавалерийским полкам у села Грушевки, где проживало тогда семейство Давыдовых; его глава, Василий Денисович, служил под началом Суворова. Около полуночи все в доме — от повара до девятилетнего Дениса и его брата — повалили к месту учений, которые должны были начаться за час до рассвета (маленькому Давыдову очень хотелось увидеть и услышать, как Суворов выбежит нагой из палатки, захлопает в ладоши и закричит петухом). Увидеть Суворова им удалось лишь мельком: в облаках пыли, поднятой эскадронами, изредка показывалась белая рубашка, и тогда народ вопил: «Вот он! Вот он! Это он, наш батюшка, граф Александр Васильевич!»

Когда в 10 часов утра Суворов возвращался в лагерь Полтавского полка, его любимый адъютант Тищенко закричал ему:

— Граф! Что вы так скачете? Посмотрите, вон дети Василия Денисовича.

— Где они? Где они? — спросил он и, увидев братьев, поворотил в их сторону. Поздоровавшись с ними, Александр Васильевич спросил у Денисова-отца имена сыновей, затем благословил их «весьма важно», протянул каждому руку для поцелуя и спросил Дениса, глядевшего на него во все глаза:

— Любишь ли ты солдат, друг мой?

— Я люблю графа Суворова; в нем все — и солдаты, и победа, и слава, —восторженно ответил мальчик.

— О, помилуй Бог, какой удалой! — улыбнулся Александр Васильевич. — Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет!

В этот день все полковники и несколько штаб-офицеров обедали у Суворова. Александр Васильевич разговаривал о прошедших маневрах и делал замечания.

— Отчего вы так тихо вели вторую линию во время третьей атаки первой линии? — спросил он В.Д. Денисова.

— Оттого, что я не видел в том нужды, ваше сиятельство, — смело ответил тот.

— А почему так?

— Потому, что успех первой линии этого не требовал. Вторая линия нужна была только для смены первой, когда та устанет от погони. Вот почему я берег силу лошадей.

— А если бы неприятель ободрился и опрокинул первую линию?

— Этого быть не могло: ваше сиятельство были с нею!

Суворов улыбнулся и замолчал; он морщился и поворачивался спиной в ответ на самую тонкую лесть и похвалу, за исключением тех случаев, когда посредством их укреплялось мнение о его непобедимости, которое рассматривалось им, как одна из моральных составляющих военного успеха.

Испытывая особую благосклонность к В. Давыдову, Суворов сам назвался к нему на обед. На следующий день к восьми часам утра у Давыдовых был накрыт стол на 22 прибора, с благородного размера рюмками и графином водки. Вазы с фруктами и вареньями, фарфоровые статуэтки были убраны. Суворов эти «прихоти» ненавидел. Не было даже суповых чаш, потому что кушанья должны были подаваться одно за другим, прямо с кухонного огня, как это обыкновенно делалось у Суворова. В одной из горниц приготовлены были ванна и несколько ушатов ледяной воды с полотенцем и простынями. Подобным образом к приезду Александра Васильевича готовились все — от поручика до министра.

Суворов, прибыв прямо с маневров, отправился в горницу смыть с себя пыль и грязь и вышел оттуда чистым и опрятным, «как младенец после святого крещения», в темно-синем генерал-аншефском мундире нараспашку, украшенном тремя звездами и лентой Георгия I класса, в ботфортах и при шпаге.

В. Давыдов представил ему свою семью. Суворов ласково поговорил с г-жой Давыдовой, повторил свою похвалу Денису и неудачно пошутил с его трехлетней сестрой: спросил, отчего она бледна и, получив ответ, что у девочки лихорадка, сказал: «Помилуй Бог, это нехорошо! Надо эту лихорадку хорошенько высечь розгами, чтобы она ушла и не возвращалась к тебе». Девочка подумала, что Суворов предлагает высечь ее, и едва не заплакала.

Затем Александру Васильевичу представили гостей, среди которых была пожилая госпожа, знакомая хозяйки. Суворов почему-то сразу невзлюбил ее. Когда очередь дошла до нее, то он сказал, обращаясь в ее сторону: «А об этой и спрашивать нечего; это, верно, какая-нибудь мадамка». Эти слова были сказаны «без малейшей улыбки и весьма хладнокровно».

Начался обед. Александр Васильевич налил себе рюмку водки и принялся закусывать так плотно, «что любо». До половины обеда он не занимался ничем, кроме утоления голода и жажды среди глубокого молчания. Затем пришел черед и разговорам, во время которых, как только его пожилая антипатия отворачивалась в сторону, он сразу отпускал в ее адрес какое-нибудь словцо. Она, услышав его голос, поворачивалась к нему, но Суворов, подобно напроказившему школьнику, опускал глаза, внимательно занимаясь едой, чем весьма забавлял детей. Так, он вполголоса произносил, улучив момент: «Какая тетеха!», «Как вытаращила глаза!», «Они там говорят, а она глядит да глядит!»

Тищенко после уверял, что этой гостье еще повезло, и что Суворов только из уважения к жене В. Давыдова ограничился подобными выходками; обыкновенно он, чтобы избавиться от присутствия противной ему особы, восклицал: «Воняет, воняет! Курите, курите!», и тогда его адъютанты подходили к этой особе и тихо просили ее удалиться.

Пробыв у Давыдовых еще час после обеда весьма разговорчивым, веселым и «без малейших странностей», Суворов отправился в коляске в лагерь, где отдал следующий приказ по результатам учений: «Первый полк отличный; второй полк хорош; про третий ничего не скажу; четвертый никуда не годится».

«Спустя несколько