Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

Глава 32. Правый суд

Оберн, Нью-Йорк. 1932–1933

Колонна из шести набитых полицейскими автомобилей выехала из манхэттенского конца тоннеля Холланда и поползла в направлении Мидтауна. Впереди команда нью-йоркских копов на мотоциклах расчищала путь через дневные субботние пробки к Гранд Сентрал. Серое ноябрьское небо усугубляло давящую атмосферу тревоги, ведь главным грузом этих машин был пассажир с билетом в один конец до округа Кейюга, где располагалась тюрьма Оберн.

Как только Артура Бэрри исключили из списка подозреваемых по делу Линдберга, начальник Оберна Джозеф Брофи подсуетился, дабы вернуть его в число своих подопечных – согласно ордеру об экстрадиции из Нью-Джерси, подписанному губернатором штата Нью-Йорк Франклином Рузвельтом, который вот-вот станет тридцать вторым президентом Соединенных Штатов. 5 ноября Бэрри надел свой темный костюм в узкую полоску, повязал под воротник белой рубашки галстук, заткнул в нагрудный карман носовой платок и водрузил на голову кепку-восьмиклинку. Чаплинские усы он сбрил за ненадобностью, а вот очки оставил – в них он больше походил на ученого мужа, чем на виртуозного вора. Перед отъездом из Ньюарка ему позволили коротко попрощаться с Анной.

– Мужайся, – сказал он ей.

Его пристегнули наручниками к двум охранникам из Оберна. Из-за кандалов он еле передвигал ноги. К нему в машину уселись четверо ньюаркских детективов, а в остальные машины набились вооруженные полицейские. На всех углах и у входа в вокзал стояли патрульные. Первыми в вагон вошли Бэрри и его конвоиры.

Устроившись в личном вагоне с сидящим рядом охранником, он откинулся назад и задрал ноги, выставив напоказ кандалы. Камера щелкнула, и уже на следующий день фотография появилась в «Дейли Ньюс» под заголовком «Принц Артур отъезжает в свой железный дворец». Сопровождавший его репортер считал, сколько сигар (две) и пачек сигарет (три) выкурит Бэрри за всю поездку.

В Олбани арестант с его свитой пересели в другой поезд, а в Сиракьюсе уже поджидал Брофи, дабы сопровождать Бэрри до Оберна. Проходя через главные ворота под стеной, с которой он спрыгнул три с половиной года назад, Бэрри – по словам репортера – шел, не поднимая глаз.

Со времен бунтов 1929 года Оберн сильно изменился. На месте старых зданий уже стояли новые, а вместо ветхих жилых блоков и мастерских возводились более современные. Модернизация Оберна проводилась по рекомендациям комиссии, созданной губернатором Рузвельтом для расследования мятежа. Охранников стало больше, заключенных – меньше, а площадь камер увеличилась. Арсенал, который Бэрри с подельниками взяли с такой легкостью, стал неприступным благодаря продвинутым средствам защиты. Арестанты теперь сражались в баскетбол и шашки в аккуратном дворе для прогулок, который раньше походил на поле боя, размеченное для битв с гостевыми бейсбольными командами, и играли в гольф на миниатюрном поле с тринадцатью лунками. Даже качество пищи улучшилось – на тарелках в столовой нередко стали появляться свежие овощи и фрукты.

Бэрри присвоили старый номер – 43077, а разместили его в новостройке на сто девяносто одиночных камер. Его помещение было куда крупнее и комфортабельнее, чем то, из которого он сбежал, – у него теперь имелись туалет, раковина, стол, стул, кровать. «Ему больше не приходилось жить с ненавистным “ведром”», – отметила «Сиракьюс Геральд» на случай, если Бэрри, мало ли, понадобится лишний повод быть довольным жизнью.

Анне разрешили навестить его лишь через три недели. Меры безопасности были куда строже, чем до мятежа, – чтобы ни в коем случае ни наркотиков, ни оружия. Они сидели, разделенные металлической решеткой, в полутора метрах друг от друга и под зорким глазом охранника. «Просто поразительно, насколько хорошо он выглядел», – вспоминала Анна. На смену потрепанной робе, которую он носил до побега, пришла серая, военного образца форма с нательной фуфайкой и кепкой. «И атмосфера перестала быть депрессивной», – с радостью констатировала она. «Артур не производил впечатление сломленного духом».

Изменился и подход к заключенным, к их классификации. В докладе рузвельтовской комиссии главной целью тюрьмы теперь значилась индивидуальная подготовка арестанта к освобождению в соответствии с его нуждами и способностями – «для каждого квадратного колышка своя квадратная лунка». Бэрри прошел через целую серию собеседований и тестов, чьи результаты администрация использует, чтобы определить, на какую работу его поставить, какие ему потребуются образовательные и коррекционные программы.

На опросе у медиков он рассказал о пулевых и шрапнельных ранениях, а также о том, что в 1920 году, сразу после увольнения из армии, подхватил гонорею. У психиатров и социологов снова соврал о возрасте – сказал, что ему сорок два, хотя ему оставался месяц до тридцатишестилетия. Поведал, что провел вустерское детство, якшаясь с «нежелательными типами». И в очередной раз признался в краже у Ливерморов, описав все подробности планирования и реализации своего самого известного дела.

Также Бэрри побеседовал с местным католическим капелланом, которому сообщил, что не посещал церковную службу последние лет двадцать. Тюремный чиновник, которому предстояло определить его место работы, ограничил свое резюме коротким предложением: «Утверждает, что никогда не зарабатывал на жизнь трудом».

На тот момент Бэрри оставался в изоляторе, в тюрьме внутри тюрьмы, где люди большую часть дня проводили взаперти отдельно от других заключенных. Эту форму содержания применяли для наиболее опасных арестантов, склонных к насилию. «Худший из обернской коллекции плохих» – так назвали его в «Буффало Ньюс», поставив Бэрри в один ряд с теми, кто склонен бросаться на людей, не подчиняется тюремному распорядку или имеет репутацию смутьяна. Кроме того, в одиночные камеры сажали гангстеров, которые могли попытаться наладить связи с товарищами по банде, и арестантов, нуждающихся в защите из-за своих показаний.

В прессе появились сообщения, что жизнь Бэрри может быть в опасности: те, кто понес наказание за июльский бунт 1929 года, негодовали – он, мол, учинил хаос и сбежал, – и теперь жаждали мести. «Бэрри попросту воспользовался ими», – утверждала «Дейли Ньюс». А ведь в то время он был одним из них. Обернская администрация пребывала в убеждении, что он затеял мятеж ради своего побега. В его «синей карточке», где содержится фото в профиль и анфас, а также данные о дисциплинарных нарушениях, значилось, что он «напал с огнестрельным оружием на сотрудника и инициировал бунт». Вынести окончательное решение о его виновности по этому пункту предстояло суду округа Кейюга.

* * *

Пока Бэрри был в бегах, ему вменялось подстрекательство к спланированному бунту, который обернулся жертвами. А местная пресса его и без того уже успела окрестить «предводителем» и «мозгом» мятежа. Анна всячески защищала мужа. «Он абсолютно невиновен, – заявляла она на страницах “Дейли Ньюс”. – То, что он сбежал во время бунта, отнюдь не доказывает причастности к