Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

интервью досталась «Дейли Ньюс» тоже, скорее всего, не бесплатно. Никаких документов на этот счет нет, но можно предположить, что сумма была немаленькая, ведь речь шла о газете, которая публиковала обличающие теории и обвинения Вала О’Фаррелла, вываляв в грязи имя не только самого Бэрри, но и Анны.

Плата за эксклюзивные криминальные истории от первого лица была в век джаза обычной практикой. Джейн Гибсон, одну из ключевых свидетельниц в деле об убийстве Эдварда Холла и Элинор Миллз, подозревали в том, что она за деньги сдала прессе свой рассказ очевидца вместе с историей ее жизни. После визита приглашенных репортеров, где Джейн дала интервью и попозировала перед камерами, «она стала на пару сотен долларов богаче», по выражению «Нью-Йорк Геральд». Уголовники тоже не упускали возможности подзаработать на читательской жажде заполучить повествования из первых уст. «Публикация в прессе их “многосерийных” мемуаров, – пишет исследователь преступности той эпохи Эллен Пульсен, – давала им часть средств на гонорары адвокатам, а заодно на оплату жилья, чтобы какое-то время от него не отказываться».

Один из самых одиозных примеров сомнительной с этической точки зрения практики, получившей название «журналистика чековой книжки», связан как раз с делом Линдберга. «Нью-Йорк Джорнал», одна из флагманских газет империи Херста, оплатила услуги защитника Бруно Ричарда Гауптманна – плотника из Бронкса, немецкого эмигранта, осужденного в 1935 году за убийство сына пилота, – в обмен на эксклюзивное право взять интервью у его жены. Кое-какие деньги могли получить даже второстепенные компаньоны главных плохих парней – впрочем, и гонорары были скромными. Мэри Киндер, чей парень состоял в банде Джона Диллинджера, как-то поведала, что продала свою историю прессе за «двадцать пять долларов и пару платьев».

Это была эра бурных сенсаций. На громких историях строилась карьера журналистов. Подобные сюжеты тянули людей к радиоприемникам, завлекали их в кинотеатры с показами свежей хроники, обогащали и без того небедных медиамагнатов. А самые громкие истории – это, как и сегодня, всегда криминал. «Главный факт о криминальных новостях, – отметил журналист Сайлас Бент в книге, где разоблачил пагубную зависимость людей своей профессии от погони за сенсациями, – состоит в том, что они делают тираж». В период между 1899 и 1923 годами пространство, посвящаемое американскими газетами преступности и преступникам, по приведенным Бентом данным, выросло на целых пятьдесят восемь процентов, в то время как политические новости почти не сдвинулись с мертвой точки – рост составил лишь один процент, если мерить по дюйму колонки[45].

В «Нью-Йорк Таймс», в разделе «Письма читателей», вокруг публикаций о Бэрри и его преступлениях разгорелась целая дискуссия. Гордон Нокс Белл, возглавлявший самый старый в Америке реформаторий для несовершеннолетних преступников на нью-йоркском острове Рандалс, разгромил газету и прочие издания за «популяризацию Бэрри и вообще за рассказы о нем». Уголовники, негодовал он, относятся к «самым самодовольным и заносчивым людям на свете», которые «обожают увидеть свое имя или фото в газете». Именно пресса поощряет преступников, которых она романтизирует, и дальше нарушать закон, а юных мальчишек соблазняет «следовать их примеру, зарабатывая известность в обществе».

Другой читатель, подписавшийся инициалами «А. В.», призвал шире освещать и сами преступления, и действия полиции. «Заточение за решетку врагов общества вроде Бэрри – вдохновляющая новость, – высказался он, высмеивая мнение о том, будто криминал создает сама пресса. – Весьма сомневаюсь, что юноши восприимчивого возраста проводят много времени за чтением газет, особенно если речь о мальчишках из бедных районов, откуда и идет в основном вся наша преступность».

«Сообщения в прессе о правонарушениях, – подключился читатель из Нью-Джерси, – стимулировали бизнесменов инвестировать в разработку охранных систем, что помогло снизить число краж и ограблений». «Те из нас, у кого есть что красть, – скорняки, ювелиры, банки и т. д., – теперь предупреждены, – отметил некто Джон Т. Квигли. – Мы можем поблагодарить газеты за то, что уберегли нас от потерь».

Редакторы и журналисты давали читателям то, чего те хотели. Чем глубже становилась Депрессия, тем сильнее люди стремились уйти от реальности, и это создавало дополнительный аппетит к криминальным новостям. «Сам-то мир неплохо устроился, – произносил в 1932 году юморист Уилл Роджерс, сделав фирменное каменное лицо, – стои́т себе в сторонке под боком у каждого, а у каждого – нет работы, он ничего не покупает и понятия не имеет, что день грядущий ему готовит». Но любой, кто мог наскрести хотя бы пару пятаков или даже десятицентовиков, зачастую тратил их на газеты – почитать про подвиги умных, сказочных воров, которые сумели схлестнуться с системой и ободрать богачей.

«В начале тридцатых в стране возник новый тип преступности, – отмечал Лью Лаудербак, летописец нового поколения “врагов общества”. – Вместо коней у них машины, вместо кольтов 44-го калибра – томпсоны. Просто новая упаковка старинной американской истории бандита с дикого Запада».

Именно в 1932-м Бонни Паркер и Клайд Бэрроу устроили свой печально известный марафон грабежей и убийств в Техасе и полудюжине других штатов. Красавчик Флойд, который хвалился тем, что «грабит только богачей», вовсю совершал налеты на банки по всей Оклахоме. Джона Диллинджера вот-вот освободят из индианской тюрьмы, и он соберет банду, с которой навестит больше десятка банков. Все они превратятся в народных героев, их имена будут известны каждому ребенку, несмотря на оставляемые ими горы трупов. «Надо понимать, что банки, – замечал Лаудербак, – не относились к числу самых популярных в стране организаций».

Бэрри сильно отличался от отчаянных, безжалостных бандитов «грязных тридцатых». Он принадлежал к совсем иной породе, был реликтом эпохи шика и неумеренности, которая в те времена уже воспринималась как средневековье. Он крал, прибегая к хитрости, а не к пистолету. Его оружием были ум и шарм. «Полагаю, мне сильно помог тот факт, что я не выгляжу как гангстер, – сказал он Грейс Робинсон. – Хорошие манеры внушают доверие в любом бизнесе», – добавил он, делаясь похожим больше на последователя гуру саморазвития Дейла Карнеги, чем на уголовника.

Он всячески сторонился насилия – по крайней мере, если не считать того дня, когда под градом пуль бежал из Оберна. Но его жертвами – как и в случае с упомянутыми «врагами общества» – никогда не становились люди, стоящие в очереди за хлебом, живущие в трущобах, потерявшие все – работу, дом, бизнес, ферму, даже надежду.

Одна из газет Нью-Джерси назвала его «современным Робин Гудом», хоть он и не раздавал свой навар беднякам. «Я обкрадывал только богачей». Он очень хотел, чтобы все об этом помнили. «Если у женщины на шее ожерелье за семьсот пятьдесят тысяч, она не думает, где раздобыть обед».