Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

– Человек, которому я отдал деньги, был гораздо выше, – заявил Кондон, – и это не его руки.

– Благодарю вас, доктор Кондон, – сказал Бэрри. Один из стоявших рядом репортеров отметил облегчение у него на лице. – Я в свое время натворил много чего. Но я ни за что не позволил бы себе такую низость – убить ребенка. Вы оказали мне большую любезность.

– Я лишь сказал правду, – заверил его Кондон. – Того человека я узнаю хоть через миллион лет.

Они пожали друг другу руки, попозировали для фотографов и еще пару минут поболтали об общих ирландских корнях. Выяснили, что обоим довелось быть служками при алтаре. Детективы изумленно замолкли, когда по настоятельной просьбе Кондона они с Бэрри прочли «Отче наш» на латыни.

Полиция Ньюарка согласилась вернуть Бэрри в Оберн. Его связь с делом Линдберга установить не удалось, но суперинтенданта полиции штата Шварцкопфа все вполне устраивало и так. Дело, конечно, оставалось нераскрытым – настоящего виновника арестуют лишь в 1934-м (и позднее казнят), – но и поимка Бэрри тоже стала большой удачей на счету следователей из Ньюарка. Детективы Фаллон и Карр, отметила «Бруклин Дейли Игл», произвели «самый громкий арест 1932 года».

Длившаяся почти неделю зацикленность на Бэрри ослабла, и пресса была готова двигаться дальше. Только «Дейли Ньюс» продолжила выжимать материалы из его похождений.

Глава 31. Звезда криминала

Ньюарк, Нью-Джерси. 1932

Грейс Робинсон – модно стриженные темно-русые волосы, подоткнутые под темный берет, – протянула зажженную спичку. Артур Бэрри подался вперед, чтобы кончик длинной тонкой сигары коснулся огня. На столе перед ними валялись два кольца – наглядный материал к мастер-классу о том, как отличить подлинные драгоценности от фальшивок. Преподаватель не мог прикурить самостоятельно из-за прикованных к стулу рук.

«Полиция и газеты называют меня самым опасным преступником в Америке. Пытаются выставить убийцей, бессердечным, кровожадным человеком, где под джентльменской, в духе Бэрриморов*[43], оболочкой скрывается сам Сатана», – рассказывал он Робинсон, звезде криминального отдела «Дейли Ньюс».

«Да, я вор, признаю, но не убийца! Я бы никогда не пошел на похищение беззащитного, невинного младенца. Меня воротит, даже дурно становится, когда начинаются допросы об этом ужасе с ребенком Линдберга».

Этими словами начиналась первая часть восьмисерийного иллюстрированного газетного сериала об «авантюрной карьере» «архипреступника десятилетия», заявленного как «откровенная история жизни Артура Бэрри, принца похитителей драгоценностей», рассказанная им самим. Чтобы погромче возвестить об этом журналистском успехе, к первой статье прилагалась фотография собственноручной записки Бэрри: «Это единственный материал, который я когда-либо предоставлял для публикации». Его подпись стояла вместо имени автора, внушая мысль о том, что американский Раффлс напрямую общается с читателями «Дейли Ньюс». Первая часть появилась в воскресном выпуске 30 октября, тираж которого достиг 1,6 миллиона экземпляров. Последующие части – на одну, а то и на две полосы каждая – выходили ежедневно до следующего воскресенья.

Робинсон была одной из самых высокооплачиваемых женщин в американской журналистике. Она освещала все громкие дела двадцатых годов, включая убийство преподобного Эдварда Холла и одной из его прихожанок Элинор Миллз в Нью-Брансуике, Нью-Джерси, или суд над Рут Снайдер и ее любовником Джаддом Грэем, убившими в Квинсе мужа Снайдер. «Маленькая, изящная, хрупкого сложения, – писала коллега журналистки Ишбел Росс, – но цели она держится твердо и обладает сильным характером». В журналистику она пришла случайно – после смерти отца в 1917-м ей, первокурснице колледжа, пришлось бросить учебу и заняться поисками места. Она некоторое время поработала в газете «Омаха Би» в родной Небраске, вела дамскую рубрику в одной нью-йоркской газете, а затем, в 1922 году, перешла во вновь созданную «Дейли Ньюс» – сначала в отдел светской хроники, а потом – в криминальный. Стенографировала Грейс молниеносно, что делало ее незаменимым сотрудником, если нужно полностью записать ход судебного процесса. За спокойной сдержанностью – один коллега назвал ее «тростинкой с железной волей» – скрывались мужество и решительность. И уголовники, и политики, и знаменитости – все они недооценивали ее острое, как лезвие, мастерство интервьюера. Бутлегер Джек «Легс» Даймонд, известный тем, что в ходе перестрелок и покушений пережил больше десятка ранений, однажды пригласил Грейс к себе в отель в надежде убедить, что пестуемый прессой имидж душегуба ему не подходит. Он отослал из номера охранников и запер дверь. Но она не смутилась.

– Я не из плохих парней, – сказал он.

– Вот вы, мистер Даймонд, говорите, что не гангстер, – парировала она. – На что вы в таком случае живете?

Во время бесед с Бэрри ей было тридцать восемь и ее вскоре ожидал тур через всю Европу. Она увидит, как по улицам Берлина маршируют гитлеровские молодчики в коричневых рубашках, разыщет ушедшую в затворничество Грету Гарбо и откопает сенсацию, выяснив, что сбежавший в Италию дискредитированный мэр Нью-Йорка Джимми Уокер покидает политику. Через пару месяцев она будет освещать инаугурацию нового президента Франклина Рузвельта, когда тот заявит своему страдающему от лишений народу: «Единственное, чего мы должны бояться, – это самого страха».

Грейс была более чем под стать обходительному вору-джентльмену. Они провели несколько сеансов в кабинете полиции Ньюарка, куда его ежедневно доставляли из камеры. На встречах присутствовали с полдюжины детективов, а Бэрри сидел пристегнутый наручниками или к стулу, или к руке одного из полицейских. Он курил одну за другой, у детективов тоже изо рта постоянно торчали сигареты, а окна были наглухо закрыты – не дай бог Бэрри надумает сбежать, – и вместо воздуха в кабинете висел густой серый туман. «Из-за этого дыма, – жаловалась позднее Грейс, – я на несколько дней потеряла голос».

Она в свое время вела репортажи о краже у Ливерморов и очень удивилась, как сильно Бэрри постарел за эти пять лет. Его густые, зачесанные назад волосы подернулись сединой, лицо осунулось, черты стали грубее. «Благообразие и утонченность Бэрри были слишком переоценены», – вспоминала она десятилетия спустя. Тюрьма «не способствует красоте».

Бэрри описал свой «шедевр», дело Ливерморов, упомянув, как благородно он вернул дорогие кольца по просьбе Доротеи. Вспомнил о самом первом случае, когда он забрался в дом и украл драгоценности. Рассказал, как проникал на элитные приемы, чтобы осмотреться на виллах, которые собирался обокрасть, и как общался там с богачами и знаменитостями. Оживил в памяти побеги из Оберна и Бриджпорта, а также как в Синг-Синге был в садовниках у Чарльза Чейпина. Когда он поведал о своем увлечении астрологией – «перед важными