Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

Наедине со своими мыслями Бэрри не надеялся на мягкий приговор. Присяжные вполне могли стать на сторону друзей охранников, тюремных служащих или снабжавших учреждение бизнесменов. Кроме того, слушание назначили на 12 декабря, следующий день после третьей годовщины второго мятежа, в ходе которого погибли восемь арестантов и охранник. Как отметила одна из газет, все эти факты могли пробудить воспоминания о том, как люди, «словно с цепи сорвавшись, бежали с ружьями, ножами, факелами». Опасаясь, что в окружном суде Кейюги суд не будет справедливым, Бэрри подал заявление о смене юрисдикции, но его просьбу отклонили. «Вердикт будет основан на местном отношении, – сказал он Анне, когда дата суда уже близилась, – но чем бы это ни закончилось, приговор не сможет отменить счастье, которое я испытывал в течение последних трех лет».

Ему назначили защитника, адвоката по имени Макс Голдман. Одновременно с Бэрри судили его товарища по побегу Джорджа Смолла, который по-прежнему передвигался на костылях после перестрелки с полицией в Бруклине, где чуть не погиб. Смолл решил обойтись без адвоката. Охранники ежедневно проделывали с ними путь в полмили – доставляли их от одиночных камер в здание суда, внушительную цитадель из серого камня с устремленными ввысь колоннами в античном стиле – дом, где вот уже почти век вершилось правосудие. Охрана была мощной. Патрульные стояли у каждой двери. В зал заседаний можно было попасть только с пропуском, выписанным шерифом или районным прокурором. Первые несколько дней подсудимые допускались лишь в тюремных робах, но потом стали приходить в костюмах – после того, как начальник тюрьмы удовлетворил соответствующее заявление Бэрри.

Подбор присяжных занял почти три дня. Призвали почти сотню мужчин – женщинам в штате Нью-Йорк позволят быть присяжными лишь через пять лет, – и из этой сотни Смолл с Голдманом отбраковали почти всех. По мере усугубления Депрессии увеличивались шансы на то, что в присяжные попадут безработные.

– Как продвигается ваш бизнес, пока вы тут сидите передо мной? – спросил Смолл одного из кандидатов.

– Нет у меня никакого бизнеса, – ответил тот, и по судебному залу прокатился смешок.

Бэрри делал пометки, и, поскольку отбор затянулся, Анне позволили сидеть за одним столом с ним и адвокатом Голдманом, принимая участие в этом процессе, – ведь женщина, как выразился один из репортеров, «всегда наделена интуицией». В итоге в состав присяжных вошли в основном мужчины из сельской местности, едва ли как-то связанные с Оберном – восемь фермеров, парикмахер, сапожник и два механика.

Смолл обратил суд в цирк. Балансируя на костылях, он забрасывал вопросами свидетелей, цитировал Шекспира и законы физики. Высмеивал окружного прокурора Теодора Коберна, призывая его «быть внимательнее к свидетельствам». Вступал в перепалку с судьей Кеннардом Андервудом, отчитывая того, как ребенка: «Ведь вас, Ваша Честь, там не было, откуда же вам понять?» Стоило судье попытаться обуздать словоохотливого подсудимого, тот сразу заявлял о нарушении процессуальных норм. Голдман был доволен – фиглярство Смолла позволяло ему сидеть спокойно и не привлекать особого внимания к Бэрри.

Настала пора выступать охранникам. Мерль Осборн показал, что именно Смолл брызнул ему в лицо нашатырным спиртом и ударил его, когда арестанты вторглись в караульную. Милтон Ритер – тот самый, который выбросил ключи за стену, предотвратив тем самым массовый побег, – указал, что именно Смолл, а не Бэрри, схватил его и использовал в качестве живого щита. Другой охранник, Роберт Тинкнелл, под присягой показал, что во время побега стрелял в него Бэрри. Но Голдман свел все его показания на нет, учинив трехчасовой перекрестный допрос, в ходе которого выяснилось, что Тинкнелл признал в Бэрри напавшего на него человека лишь по фото, которое увидел уже после бунта. Он сознался, что на первом суде окружной прокурор показывал ему заметки под предлогом освежить ему память. Голдман спросил Тинкнелла, не произносил ли тот однажды фразу: «Я ненавижу всех арестантов, от них никакой пользы»? Охранник сказал, что, мол, нет, не произносил, но эти слова остались в сознании присяжных. Самое убойное свидетельство против Смолла прозвучало в показаниях охранника Эдвина Уолтера, который заявил, что видел, как тот размахивает пистолетом-пулеметом, выкрикивая: «Вперед, ребята! Теперь у нас есть шанс!»

Суд тянулся неделю с лишним. В заключительной речи Смолл назвал доводы обвинения «некомпетентными, неуместными и не затрагивающими сути дела» и был совершенно прав, поскольку речь шла о бунте, а не о побеге. Голдман же вторил Франклину Рузвельту, который в своих предвыборных речах обещал помочь оказавшемуся в бедственном положении «забытому американцу на дне экономической пирамиды», и убеждал присяжных не взваливать на Бэрри очередной тюремный срок, делая из него «того самого забытого американца». Он особо указал на Анну, призвав судей подумать об «этой маленькой женщине, которая сидит здесь, в зале суда, и которая будет его ждать».

Утром 23 декабря, обращаясь с напутствием к присяжным, судья Андервуд сказал: «Я сделал все возможное, чтобы суд был правым». Он призвал их не выказывать излишнее сочувствие инвалиду Смоллу или преданной супруге Бэрри и вынести приговор «исключительно на основании здравого смысла». Несмотря на закон, позволявший суду не давать обвиняемым слова перед присяжными в свою защиту, судья им такое право предоставил. «Думаю, вы должны принять во внимание как то, что обвиняемый Артур Бэрри в момент мятежа пребывал в другой части тюрьмы, так и то, что он не смог точно указать, где именно находился».

В какой-то момент присяжные вернулись в зал заседаний из-за того, что председатель указал на противоречия в свидетельских показаниях охранников, а потом вновь удалились и просовещались до утра. В канун Рождества, около шести, за час до восхода, они снова вошли в зал с осоловелыми от бессонной ночи глазами. Анна с белым, словно мел, лицом, тоже не спала и в ожидании вердикта просидела в зале все это время, вцепившись в ручки кресла.

Невиновны.

Анна и Артур обменялись улыбками, он слегка кивнул, а она послала ему воздушный поцелуй. В зале послышались одобрительные возгласы. Кто-то пожал Анне руки. «Эти два слова, – вспоминала она позднее, – означали отмену пожизненного срока и надежду на условно-досрочное освобождение».

Судья был поражен. Он набросился на присяжных, заявив дрожащим голосом, что «выше ошибки не бывает». Ведь окружной прокурор представил «ясную, всем понятную картину», где «эти двое обвиняемых явно присутствовали и, вне всякого сомнения, были вооружены, – рычал он. – Я не стану завидовать ни единой минуте свободы, которую вы своим решением даровали Артуру Бэрри и инвалиду Смоллу. Но я завидую