Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко

Вот что говорит „самый положительный“ герой романа Алексей. „Сейчас, брат, модно стало говорить: 'Не сыпьте соль на раны'. А что это значит? Это значит мы устали от воспоминаний культа, не трогайте, не ворошите старое, всё ведь объяснено, всё утрясено? Пытаемся затянуть чистыми бинтами раны, а раны под бинтами всё кровоточат!“

Вот это главное. Ради этого и написан роман. Долой бинты!

Разберёмся в этой позиции, хотя я заранее предвижу, что меня отнесут к тем, кто „бинтует“. Кого автор подключает под это местоимение „МЫ“? Кто прячет „кровоточащие раны“ под бинтами? На самом деле, КТО эти МЫ? И далее, если терапевтическое лечение – чистые бинты – не помогает, стало быть, надо прибегнуть к хирургии. Алексей прибегнул, но, желая отсечь болезнетворное существо отца, погубил две жизни. Хороша хирургия!

„Всё объяснено, всё утрясено!“ Это ироническое замечание Алексея тоже стоит исследовать. Я буду грубо прямолинеен. Партия не один раз – и в решениях, специально вынесенных по ликвидации последствий культа личности, в решениях съездов, пленумов ЦК говорила прямо и откровенно о том, что происходило в стране. Острить на эту тему, по-моему, не стоит. Возможно, кого-то всё сделанное партией по этому поводу не устраивает, кто-то хочет более крутых мер – хирургии.

Брат оклеветал сестру. Очевидно, из-за страха за собственную жизнь, из-за боязни за свою карьеру, которая может не выйти. Ю. Бондарев на этом ставит точку – оклеветал и всё, а потом жил, продвигался по службе, женился, растил детей, богател. Совесть его не мучила, и только вот теперь пришла запоздалая расплата за предательство.

А что толкнуло Грекова на этот страшный поступок? Только страх, только инстинкт самосохранения? Но об этом уже много писалось, а нового в тему „культа“ Ю. Бондарев ничего не принёс.

Поговорим об Алексее. Почему он так поздно взялся разоблачать отца? Что ему мешало сделать это раньше? И почему Алексей орудием для этого разоблачения избрал сначала Никиту, а потом Валерия? Он же мог предполагать, как это на них подействует? Или не предполагал?

Всё темно, всё неясно, всё предположительно – толкуй как хочешь!

Родственников у Никиты много. Автор это подчёркивает – много. Допустим, тут автор прав: сам Греков – личность подлая, и его сестра не хотела иметь с ним никакого дела. Возможно, мать Никиты не хотела по каким-либо причинам иметь дело и с другими родственниками. Но почему же все эти родственники (а роман так и назван – „Родственники“, а не „Греков“), впервые видя Никиту, „странно следят за ним“. Что он – зачумленный? До сих пор он для этих людей – сын врага народа? Это, что ли, хотел сказать автор, наделяя „родственников“ чудовищными, людоедскими качествами?

В романе многое не от жизни, а от заранее нарисованного положения. Да простит меня Ю. Бондарев, но, если бы Никита – молодой человек, в 1966 году вместо того, чтобы лично вручить письмо покойной матери своему дяде, послал его по почте, романа бы писать было не надо!

В таком виде роман Ю.Бондарева в „Москве“ печатать не советую!» (РГАЛИ. Ф. 2931. Оп. 2. Д. 13. Л. 7–10).

К слову: одновременно Аркадий Васильев придрался к рукописи второй книги романа Елизара Мальцева «Войди в каждый дом» и потребовал от автора многие сцены переписать. На писательских кухнях гадали, с чем это было связано: с художественной беспомощностью прозы Мальцева, усилившимся уклоном писателя влево или приятельскими отношениями романиста с Бондаревым (как уже говорилось, они вместе в начале 1960-х годов создавали на «Мосфильме» шестое творческое объединение писателей и киноработников).

И как поступил Поповкин? Он дал своим сотрудникам команду помочь Мальцеву довести роман до ума и отправить его в набор, а «Родственников» приказал вернуть автору. И что в той ситуации оставалось делать Бондареву? В глубине души он, видимо, рассчитывал на поддержку соседа по даче – Твардовского. Тут ещё и подходящий случай представился: они в начале 1967 года пересеклись в Красной Пахре на дачных аллеях. Разговор зашёл о предстоявшем 50-летии Великого Октября. Твардовский считал, что власти юбилейную политику затянут не на один год. По ходу разговора Бондарев не удержался и намекнул на свою вещь. Он потом привёл в одной из миниатюр фрагмент состоявшегося разговора.

«– А я думал сходить наверх, поговорить насчёт своей повести, которую не печатают. Я говорю о „Родственниках“.

– Бессмысленно. В частном случае никто ничего не решит. Я уж знаю. Понюхал эти коридоры. Ради всех вас, может быть. Знаете письмо о Байкале, подписанное полсотней академиков? Ну так вот. Не знаете?

– Не знаю подробностей.

– Подробности печальны. А что похудели? Работаете много? Курите?

– Курю. Иногда полторы пачки. А вы бросили?

Твардовский достал сигарету, помял её в больших пальцах, закашлялся:

– И до двух пачек обходится» (Бондарев Ю. Горький опыт войны. С. 57).

Из этого разговора Бондареву окончательно стало ясно, что на «Новый мир» рассчитывать не стоило, поэтому он пошёл на поклон к своим недавним оппонентам.

На что писатель надеялся? Ведь повесть «Родственники» касалась темы культа, а главный редактор журнала «Октябрь» Всеволод Кочетов никогда не скрывал своего сталинизма (вспомним, как ему страшно не понравился бондаревский роман «Тишина»). Я думаю, что Бондарев рассчитывал на более глубокое прочтение Кочетовым его рукописи.

Аркадий Васильев, а вслед за ним и Поповкин, подошли к оценке «Родственников» примитивно. Стоило им обнаружить в рукописи упоминание репрессий, они сразу задрожали, ибо инстанции после скандалов с «Одним днём Ивана Денисовича» Солженицына, по сути, наложили на эту тему табу. Опубликованный в «Москве» «Барельеф на скале» Андрея Алдан-Семёнова, отсидевшего 15 лет на Колыме, оказался исключением. Но не потому, что кто-то в партаппарате или в цензуре что-то проморгал. Просто Агитпроп ЦК устроили трактовки Алдан-Семёнова, который винил в случившемся не систему, а отдельных людей и выдавал репрессии за отдельные перегибы, которые не смогли затормозить поступательного движения советского общества.

Бондарев посмотрел на трагическое прошлое с других позиций – он стал доискиваться до причин репрессий. И тут сначала возникла тема доносительства, причём не только далёких друг от друга людей, но и близких родственников. Но, как выяснилось, людьми далеко не всегда двигали зависть к чужим успехам или страх. Бондарев столкнулся с таким явлением, как перерождение. Он пришёл к мысли, что в 1930-х годах часть руководства страны – да и на более низких уровнях общества – по сути, предала