На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

отношения между кадетской фракцией и прессой. Не говоря уже о том, что у кадетов были лучшие ораторы. Евреи обожают все сценические эффекты, острые слова, представления, происшествия. Должно быть, сказывается старое, восточное тяготение ко всякой красочности. Как тысячелетие рассеяния сказывается в суетливости, мелькании, юркости. Вносили они все это и в ложу думских журналистов.

Впрочем, там мы все, без различия рас и темпераментов, мелькали, мчались, особенно когда приступила Дума к первым большим бюджетным прениям. Не только мы, журналисты, но и сама Третья Дума, солидная, деловая, заторопилась, помчалась, каждый день перепрыгивая из одной отрасли русского государственного хозяйства в другую. В некоторых ведомствах, как, например, в Министерстве народного просвещения, все внимание Думы было сосредоточено не на приходных, а на расходных статьях. Дума настаивала не на уменьшении, а на увеличении кредитов на народное образование. На этом сходились все партии. В бюджете министерства Военного, напротив, левый сектор настаивал на экономии, старался отогнать пугало милитаризма. Ведь тогдашняя Европа, Европа до войны 1914 года, жила иллюзиями разоружений и миротворчества, считала, что период войн окончен. В смете Министерства иностранных дел интересовались не столько цифрами, сколько поводом высказать недовольство общим направлением иностранной политики. Так, день за днем, перелистывала Дума объемистую приходо-расходную книгу Российской державы. Так как она в первый раз стала доступна общественному мнению во всех подробностях, то некогда было в нее по-настоящему вдуматься. Приходилось опираться на старые знания, применять к бюджету отвлеченные партийные доктрины. Но даже в таком галопирующем темпе рассмотрение бюджета имело огромное воспитательное и отрезвляющее значение. Оно вскрывало могучий размах народной жизни, указывало подробности, из которых она складывалась, призывало к осмотрительности, будило сознание ответственности за колоссальную государственную машину, часть которой составляло и народное представительство.

Это отрезвляло. Постепенно Государственная дума перевоспитывала бюрократию, оппозицию, общественное мнение, всю страну, весь народ. Думские прения были предохранительным клапаном. Зачем устраивать баррикады, зачем бросать бомбы, если борьбу передоверили народному представительству. Социалисты были правы, когда говорили, что Государственная дума ослабит революционный фронт. За 11 лет своего существования Дума, помимо ряда важных законодательных мер, самым фактом своего существования оказала огромное влияние на развитие хозяйственных и духовных сил России, на более разумное понимание как правительством, так и оппозицией ее насущных потребностей. Бюджетные прения невольно вели к реалистической политике.

Но давать о них отчеты – это была гимнастика напряженная как для мозга, так и для всего тела, так как приходилось высиживать длинные заседания и при этом не зевать. Я этими новыми журналистическими упражнениями сразу увлеклась. Трудности меня всегда подстегивали, и учиться я любила на почтовых. А тут еще своего рода спорт – не перепутать цифры, отметить их смысл, сообразить, в чем промахи и достоинства отдельных ведомств, как они отражаются в их сметах, поймать сущность речей и все это подкрасить личной оценкой, которая придает отчетам занимательность. Журналисту хочется, чтобы его читали. Я должна была давать своей газете не сухие сводки, а общее впечатление, скрепленное цифрами и данными, всем существенным, что было сказано с трибуны или напечатано в министерских сметах, розданных нам перед дебатами.

День, точнее, утро начиналось с того, что вся ложа печати белела шуршащими листами плотной, добротной бумаги. Мы торопились хоть одним глазом заглянуть в длинные столбцы с миллионными цифрами, в объемистые отчеты, где разные ведомства подробно рассказывали, откуда эти миллионы пришли, куда они ушли. Поймать гвоздь речи, сущность вопроса, да еще нового, всегда нелегко. Самолюбие журналистов было настороже. Никому не хотелось обнаруживать свое невежество, смазать, напутать, вообще провалиться. Я и сейчас, без малого 40 лет спустя, с некоторым удовлетворением – как мне кажется, законным – вспоминаю, что я эти бюджетные экзамены выдержала. Мои приятели, члены Думы, которые были мастера подымать на смех, за мои отчеты меня ни разу не высмеяли и не выбранили.

Я писала их для только что начавшей выходить газеты «Слово», которую издавал и редактировал Михаил Михайлович Федоров, бывший министр торговли и промышленности в кабинете графа Витте. Это был человек хороший, но нестерпимо горячий, с решительными жестами, с голосом легко переходившим в крик, по натуре властный, но сердцем добрый, способный к жертвам. И великий путаник. Свою жертвенность и отзывчивость он трогательно проявил в эмиграции многолетними, не знающими препятствий заботами о русской учащейся молодежи. А способность путать не раз проявлял в политике, и в России, и на чужбине, сначала как редактор «Слова» в Петербурге, потом на юге России, как участник Особого совещания при генерале Деникине, наконец, в Париже, как товарищ председателя Русского национального комитета.

М. М. Федоров был беспартийный либерал, конституционалист, по взглядам близкий к кадетам, но кадетом не стал, так как терпеть не мог Милюкова. Да и по характеру он был дикий, к артельной работе не годился.

У меня с ним как с редактором установились добрые, но боевые отношения. Позже, в эмиграции, мы с ним совсем сдружились. А в Петербурге на первых порах мы с ним наскакивали друг на друга, как два петуха. Я свои отчеты подписывала и считала, что, раз под ними стоит мое имя, никто, не исключая редактора, ничего в них вставлять не имеет права.

– Сокращайте, если это вам нужно, но не прибавляйте отсебятины.

– Позвольте, Ариадна Владимировна, ведь я редактор, а не вы.

– А я думский корреспондент. Не вы, а я слежу за жизнью Таврического дворца, за прениями…

Михал Михалыч начинал горячиться, повышал голос:

– Следите?! Главное, за своими кадетами следите… Когда вы пишете для моей газеты, надо забывать, что вы член ЦК.

Тут и я начинала повышать голос:

– Не вижу, почему я это должна забывать? Это так есть, так и останется. Я не виновата, что кадетские ораторы лучше говорят, чем остальные.

Мы еще некоторое время продолжали кричать друг на друга, потом Федоров примирительно целовал мне руку:

– Ну хорошо, хорошо… Нечего вам кипятиться. Вы женщина талантливая и писать умеете. Это главное.

Рассказываю об этих невинных перепалках, потому что они показывают, какое у нас, русских журналистов, было независимое положение в нашей профессии. Правда, Дума породила новые газеты; росло число читателей, рос и спрос на журналистов. Все же, когда я позже увидала, какую трудную борьбу с работодателем выносит английский журналист средней руки, как хозяева прижимают, дешевят, держат в черном теле, я с гордостью думала, насколько просторнее разворачивалась жизнь русских журналистов, если у них были данные для этого ремесла.

Вспоминаю об этом с гордостью и с горечью. Нет больше большой русской печати. Она перестала существовать. «Известия» и «Правда» – это уже не русские, а интернациональные газеты, несмотря на то что они печатаются за счет русского народа и на русском языке, хотя и очень плохом.

Конечно, есть эмигрантская пресса. Самое ее существование, поскольку она сохраняет лучшие традиции русской журналистики, является великой заслугой эмиграции. Но внешние условия, а главное – оторванность от родины лишают ее того блеска, размаха, который придавал особый характер газетам и журналам прежней, непорабощенной России.

Глава 15

Кадетская партия

Кадетская партия занимала немалое место в жизни той думающей, читающей России, которая количественно составляла незначительную часть населения, но, как движущая умственная сила, имела большой политический и моральный авторитет. О политических партиях нередко говорят с насмешливым пренебрежением, особенно теперь, когда во многих странах политические партии не выдержали государственного экзамена. Это очень неосторожное суждение. Всякое начинание, всякое человеческое общество может принять форму уродливую, смешную, вредную. История XIX и XX веков дает нам немало примеров вреда от засилья одной партии, от междупартийных и внутрипартийных интриг, от борьбы за власть. Все-таки там, где социальная и экономическая жизнь осложнилась, там, где люди, всецело признавая свои обязанности перед государством, хотят сохранить как можно больше личной свободы, права на почин, на участие в устройстве жизни народа, там нельзя обойтись без политических партий, без деятельного содружества единомышленников. Они намечают пути общественной мысли и вытекающего из нее политического действия. Разнообразие