Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

будет нам». Паткуль был послан в Вену подбивать немецких князей и курфюрстов к выступлению против шведского короля, — благо у Швеции было много немецкого. Он и тут немедленно подал совет: для лучшего ведения переговоров заменить всех русских послов иностранцами, но Петр только досадливо отмахнулся — в способностях своих дипломатов сомнений у него не было.

Август из Сандомира слал ему письма, в которых жаловался, что Петр оставил его, невзирая на прежнюю великую дружбу: «Шведы врываются в Польшу, а вы сидите тихо дома! Ударьте на шведов, спасите Литву, которая так храбро против них билась!»

Петр ответил, что клятве в Биржах верен. В конце сентября 1702 года, после возвращения Шереметева из Лифляндии, он сам повел войско к Нотебургу, древнему новгородскому Орешку на Невском протоке. Крепость располагалась на речном островке. Ее небольшой гарнизон, засевший за высокими мощными стенами, способен был выдержать длительную осаду. Как только шведские караулы завидели передовые отряды русских, комендант подполковник Шлиппенбах (брат генерала) укрепил на башне королевское знамя — сигнал о помощи. Петр ответил на «сей комплимент» усиленной бомбардировкой; солдаты взялись за апроши, окрестные жители готовили лодки для штурма.

На третий день канонады супруга коменданта от имени всех офицерских жен отправила в русский лагерь барабанщика с просьбой позволить женщинам выйти из города от великого огня и дыма. Петр, смеясь, отписал, что никогда не согласится опечалить шведских дам разлукой с мужьями, и потому, если они изволят оставить крепость, то пусть прихватят с собой и своих любезных супругов. Барабанщика потчевали отменно и отпустили обратно. Ответ царя показался шведам досаден: сразу по возвращении парламентера их орудия открыли огонь по батарее, на которой находился Петр.

За действиями русских войск наблюдал саксонский резидент Кенигсек, прибывший из Москвы. Одним поздним октябрьским вечером он, проходя по узкому мосту через глубокий ручей, оступился, ударился головой о бревно и расшибся насмерть. Царь, позванный к месту происшествия, первым делом осмотрел карманы Кенигсека, ища в них какие-нибудь бумаги, способные пролить свет на ближайшие намерения Августа. Но вместо деловых бумаг он обнаружил связку писем с отлично знакомыми ему голландскими писульками. В первую минуту Петр отказывался верить своим глазам. Его Анхен неверна? Да быть не может! Однако приложенный к письмам миниатюрный портрет Анны Монс не оставлял никаких сомнений в измене.

Петр словно взбесился. При виде царя приближенным казалось, что возвратились страшные дни стрелецких казней. Впрочем, на сей раз все головы остались на плечах. Анна и ее сестра, которая, как явствовало из писем, содействовала тайным встречам, по распоряжению Петра были заперты в собственном доме, под строгим надзором князя-кесаря; им даже запрещалось посещать кирку. Что делать с ними дальше, Петр еще не знал. Где-то в глубине его души великодушие еще боролось с ревностью.

А пока он назначил штурм Нотебурга. Приготовления еще не были закончены, но Петр должен был дать какой-то выход душившей его ярости. В воскресное утро 11 октября русские лодки со всех сторон обложили крепость, солдаты полезли в проломы. Их встретили картечь и каменные ядра. Русские подались назад, и офицерам пришлось оттолкнуть от берега лодки, чтобы пресечь всякую попытку к бегству. Шведы дрались не щадя живота, солдаты не давали Шлиппенбаху прекратить тринадцатичасовой бой, грозя застрелить его, если он осмелится начать переговоры о сдаче. Наконец, когда в крепости остался в живых всего 41 человек, комендант решился вывесить белый флаг. Петр сам ударил в барабан, приказывая прекратить штурм. Уцелевшие шведы покинули Нотебург на почетных условиях — с женами, детьми, оружием и распущенными знаменами.

При пушечной пальбе царь торжественно въехал в город, переименованный в Шлиссельбург, то есть Ключ-город, — в знак того, что с его взятием отворились ворота в неприятельскую землю. В Москву полетели восторженные письма ко всей компании. Виниусу Петр писал: «Правда, что зело жёсток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен». Комендантом Шлиссельбурга был назначен Данилыч, которому поручалось срочно восстановить разрушенные укрепления.

К тому времени Меншиков давно уже перестал быть непритязательным Алексашкой, вечно рыщущим, где бы перехватить сотняшку рублей. Смерть Лефорта сделала его ближайшим другом царя (в народе даже поговаривали, что царь живет со своим денщиком). Он стремился закрепить свое новое положение, ухаживая за девицей Дарьей Арсеньевой, ближней боярыней родной сестры царя царевны Натальи. Петр поощрял амурные авансы своего любимца. Теперь перед ним заискивали знатные сановники, стремившиеся заручиться поддержкой Данилыча во всяком деле, и его милостивое расположение стоило весьма недешево. Меншиков выдвинулся не потому, что умел распотешить царя, обустроить его походную жизнь и в нужное время подсунуть бабу для венериных утех — таких мастеров при дворе было хоть отбавляй. Петр увидел в нем другое. Оказалось, что этот полуграмотный сын придворного конюха легко проникает в самую суть важнейших государственных дел, может недурно заменить царя в армии, на верфи и в приказе и умеет не завалить ответственное дело. Короче, в Меншикове Петр чуял верное плечо, которого ему так недоставало после смерти Лефорта.

А для друзей царь не скупился — не то что для женщин. Пока Данилыч зимовал в избе в Шлиссельбурге, жалуясь на превеликие морозы и жестокую стужу, от которых и за ворота выйти немочно, Петр, проездом в Воронеж, возводил для него Ораниенбург. Вернувшись в марте в Шлиссельбург, царь остался доволен комендантством Меншикова и его смелыми вылазками против шведов. Зато распалился на Виниуса, который, вместо незамедлительного подвоза в крепость снарядов и лекарств, потчевал царя московским тотчасом. Данилыч получил приказание расследовать, отчего чинится такое небрежение в деле, которое тысячи таких голов, как у Виниуса, дороже. Дьяк попытался подмаслить царского любимца взяткой — поднес ему 10 коробочек золота, 150 червонцев, 300 рублей и собственноручную запись на 5000. Но Данилыч не принял подношения и подробно доложил обо всем царю, ядовито присовокупив: «А прежде бил твоей милости челом о пожаловании деревни, сказывал, что есть и пить нечего… Он бы такую великую дачу не дал, если б не чаял от того приказу впредь себе великих пожитков». Разгневанный, Петр вычеркнул Виниуса из членов компании, отнял у него заведование Аптекарским и Сибирским приказами и наложил взыскание в 13 000 рублей. Меншиков был чрезвычайно доволен тем, что свалил давнего царского знакомца, скрывая свою радость за ревностным негодованием к проштрафившемуся дьяку.

Петр рубил наотмашь старые связи еще и потому, что зимой 1703 года его сердце снова болело об Анне Монс, которая оказалась замешанной в весьма неприятном деле — ворожбе и чародействе. Стараясь вновь возбудить к себе