Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

Разгромив два передовых шведских отряда, Шереметев тем не менее не решился вступить в бой со всей шведской армией. Разоренная местность не давала возможности закрепиться на оборонительных позициях. Шереметев доносил царю, что колодезная вода безмерно худа, люди от нее болеют, изб нет — все пожжено, дров нет, кормов нет… Не оказывая больше никакого сопротивления, он откатывался назад и рано утром 18 ноября появился в русском лагере под Нарвой с известием, что по пятам за ним движется шведский король. Оправдаться перед царем при личной встрече ему не довелось: Петр покинул лагерь за четыре часа до его возвращения, выехав с Головиным и Меншиковым в Новгород.

Царь уезжал со спокойным сердцем. В военных способностях Кроа он не сомневался. А Карл, ну что ж, разобьет лагерь где-нибудь поблизости и будет тревожить осаждающих диверсиями — невелика беда: Нарва надежно обложена со всех сторон, а на баталию шведский король, конечно, не решится. Да хоть бы и решился — опытный Кроа даст отпор этому самонадеянному сопляку. Гораздо больше шведского короля Петра волновал Август. Кажется, пришло время скрепить их союз новой встречей. Не мешает также лично проинспектировать подвоз снарядов.

Отъезд царя не вызвал никакого беспокойства в русском лагере. Барон Ланген в письме к Августу от 18 ноября даже шутил: «Я надеюсь, когда герцог фон Кроа примет главное начальство, дела пойдут совсем иначе: у него нет ни вина, ни водки, следовательно, лишенный своей стихии, он, без сомнения, удвоит приступы, чтобы быть поближе к комендантскому погребу».

На другой день последовал разгром.

Петр узнавал о случившемся постепенно, по мере того как в Новгород приходили остатки разбитых полков. Да, конфузия получилась знатная. Кроа с его отличными рекомендациями проявил удивительную беспечность. Сведения, представленные Шереметевым, не побудили его ни усилить караулы, ни стянуть армию в кулак — полки так и остались разбросанными вокруг Нарвы на протяжении восьми верст. Под утро разыгралась сильная вьюга, шквальные порывы западного ветра швыряли целые сугробы в лицо нашим солдатам. Шведы вынырнули внезапно из белесой кутерьмы. Их стремительная атака в каких-нибудь полчаса превратила русскую армию в толпу беглецов. Первой показала спину дворянская конница. Вместо того чтобы ударить шведам в тыл, ратники сломя голову бросились в Нарву. За ними побежала и пехота; единственный мост через реку обрушился под тяжестью дерущихся и давящих друг друга людей. С истошным воплем «Немцы изменили!» толпа принялась вымещать свой страх и свою ярость на командирах, пытавшихся навести порядок. Видя это, Кроа и почти все офицеры почли за лучшее вручить свои шпаги шведам — пусть сам черт командует такими солдатами! Шведский король, напротив, вел себя как подобает воину. Под ним убили трех лошадей — он только смеялся: «Кажется, русские хотят поупражнять меня в верховой езде!» Пленных офицеров он принял ласково, как гостей, пленных солдат, обезоружив, отпустил.

Больше всего царя тревожила судьба его гвардии — неужели и они тоже бежали, как зайцы? Прибывший в Новгород позже других генерал Вейде, командовавший преображенцами и семеновцами, успокоил его. Оба полка вели себя геройски: отразили все атаки и выговорили себе право отступить с оружием и знаменами. Петр с облегчением вздохнул. Ну, хоть эти не подвели. Но вот немцы… Большое жалованье брать мастера, а как дошло до дела — лапы вверх? Читая список сдавшихся офицеров, он с горькой усмешкой то и дело возвращался к двум именам: Петра Лефорта и Александра Гордона. Сыновья…

***

Европа рукоплескала шведскому королю, поэты настроили свои лиры в честь юного героя. Карла сравнивали с великим Александром, а Нарву — с Гавгамелами. Лейбниц, разочаровавшись в царе, переложил надежды на просвещение московитов на Карла и трепетал от восторга при мысли, что скоро власть шведского героя будет простираться от Стокгольма до Амура. На русских послов и резидентов при иностранных дворах сыпались откровенные издевки и насмешки. Андрей Артамонович Матвеев доносил Петру из Гааги: «Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую особу вашу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дня пошли в Москву из полков…» А из Вены шли жалобы Петра Алексеевича Голицына, что канцлер граф Кауниц и говорить с ним, государевым послом, не хочет и все прочие министры только смеются над нами… По рукам ходила медаль, выбитая в Швеции в насмешку над царем. На одной стороне Петр был изображен греющимся возле своих пушек, обстреливающих Нарву; на другой стороне — плачущим при виде бегства русской армии.

Но Петр и не думал плакать. Его мучил жгучий стыд за Нарвскую конфузию, и вместе с тем он чувствовал к Карлу нечто вроде благодарности. Да, он ввязался в эту войну, как слепой, не ведая ни своих возможностей, ни силы неприятеля. Шведский король открыл ему глаза — побил наголову. Может быть, не раз побьет и впредь — ну что ж, пускай, зато воевать научит.

А пока следует подготовиться к встрече гостя, и Петр принимается спешно укреплять Псков и Новгород. День и ночь вокруг городских стен копают рвы, ставят деревянные и каменные палисады с бойницами, возводят земляные раскаты. Материалов и людей не хватает, но царь не останавливается ни перед чем. По его распоряжению ломают церкви на камень, с монастырских стен и башен снимают деревянную кровлю, священников и монахов, посадских людей обоего пола, солдат и драгун сгоняют на земляные работы. За всеми зорко следит недреманное царское око. Нерадивых полковников Петр потчует плетьми, взяточников-подрядчиков принародно вздергивает на виселицу.

Одновременно идет создание новой армии. На Москве вновь кличут вольницу в солдаты, принимают даже беглых холопей и крепостных. Рослых отбирают в гвардию, прочих отправляют в Новгород. К зиме войско вырастает втрое против прежнего. Виниуса назначают надзирателем артиллерии. Правда, артиллерии нет — вся осталась в руках у шведов. Но Петр торопит: время яко смерть, к весне непременно нужно полтораста орудий. Виниус недоумевает: где взять металл? Тут же следует царский указ: брать в церквях и монастырях битые колокола для пушечного литья, а где нет битых — брать целые. Скоро Пушечный двор ломится от свозимых отовсюду колоколов, но делу чинится пущая остановка — из-за пьянства мастеров, которых ни битьем, ни лаской от той страсти отучить невозможно. Виниус рвет на себе волосы: добрых мастеров — один немчин да русский, из остальных один русский нарочит да пьян, другие два весьма спились и никакого наказания не опасаются. В Москве срочно заводят артиллерийскую школу, 250 ребят, детей